Глава 4

Несмотря на трудности жизни, я не пропускала занятия в школе. Школьного здания не было, поэтому занятия проводились в клубе. Прихожая комната была нашей раздевалкой, дверь направо вела в маленькую учительскую. В просторном зале в два ряда стояли деревянные парты, здесь учились 2-й и 4-й классы. Парты занимали половину помещения, во второй половине ученики на переменах устраивали игры. Рядом была еще одна небольшая комната, в ней учились 1-й и 3-й классы. Такая школа называлась двухкомплектной: сразу с двумя классами занималась одна учительница, если, например, первоклассники списывают упражнение, 3-й класс отвечает по чтению или естествознанию. Рисование и пение, а также физкультура проводились для двух классов вместе. Маленькая перемена длилась 10 минут, большая тридцать, в хорошую погоду некоторые школьники успевали сбегать домой и перекусить. В школе работали две учительницы, причем часто менялись. Я помню своих учительниц – это Валентина Ивановна Бердова, Варвара Ивановна Питиримова, Любовь Семеновна Ажгибицева и Ольга Ивановна Корнилова, у которой была дочка Света, мы звали ее Цветой. Во втором классе, пока не приехала учительница из Кызыла, к нам прислали практикантку из Бай-Хаака Шульц Полину. Она после окончания семилетки хотела стать учительницей.
Шел урок русского языка, Полина объясняла нам склонение существительных: «Запомните, дети, при склонении изменяется только окончание слова». Потом мы придумываем предложения, учительница пишет на доске, а мы в тетрадях.
– В лесу живет заяц.
«Дети поймали заяца», – написала она на доске.
Четвероклассники захихикали, а на перемене все смеялись и кричали:
– Второклассники поймали заяца!
Вскоре к нам приехала Варвара Ивановна, в класс вошла высокая девушка в белой шелковой блузе и черной шерстяной юбке. У нее лицо было белое, волосы пышные и очень ласковые глаза. Когда Варвара Ивановна узнала, что я сирота, особенно ласково разговаривала со мной. Проходит по рядам, погладит меня по голове, сделает показ в тетради, а я любуюсь ее руками с атласной кожей, иногда даже поглажу ее руку.
– Я обязательно буду учительницей, – мечтала я тогда.
И я старалась изо всех сил учиться только на отлично – это лучшая оценка. Современной четверке соответствовала отметка «хорошо», 3 – «посредственно», 2 – «плохо» и 1 – «очень плохо».
В журналах, дневниках и тетрадях учителя писали «отл., хор., пос., плохо и оч. плохо», так что подделать оценку невозможно.
После окончания первого класса меня премировали красиво изданной книгой «Маугли», в следующих классах награждали похвальными грамотами с портретами Ленина и Сталина в рамочках золотистого цвета. В них написано: «Награждается Залуцкая Клаша, ученица такого-то класса за отличную учебу и примерное поведение». Клашей меня называла зав. школой Ольга Ивановна, а Варвара Ивановна звала Клавой. Но отвечать вызывали по журналу: «К доске пойдет Залуцкая ». Идешь отвечать, и сердце замирает, за всю семью Залуцких в ответе, тут уж никак нельзя опозориться.
После третьего класса мне вручили бесплатную путевку в пионерский лагерь в Кызыле. Отвезли меня вместе с детьми из бай-хаакской школы. Лагерь располагался на красивейшем острове между протокой и Енисеем, теперь там парк культуры и отдыха. Под высокими деревьями стояли, как сказочные, небольшие домики из досок – это спальни. Тут же просторная столовая, в которой кормили нас очень хорошо, здесь я впервые узнала, что обед должен состоять из трех блюд. Посреди просторной площадки стоял высокий флагшток. Ежедневно по утрам все отряды выстраивались на площадке и под звуки горнов и барабанов дежурные поднимали красный флаг. Все пионеры стояли не шелохнувшись, отдавая салют пионерской святыне. Еще в школе нас учили уважать символы Родины. На дружинные сборы или пионерские слеты всегда знаменосцы торжественно выносили красное знамя, а пионеры отдавали салют, мы знали, что наш галстук – это частица красного знамени. Я любила этот ритуал.
В лагере мы ежедневно купались в Енисее. Еще долго я училась плавать в нашей речке, но она очень мелкая и вместо плавания получалось ползанье по каменистому дну.
В лагере купались как раз в том месте, где сливаются воды Улуг-Хема и Пий-Хема, образуя уже в самом начале величественную реку. В прозрачных водах отражалось ярко-голубое небо с золотистым солнцем.
Сначала я бултыхалась в воде у самого берега, но потом насмелилась пойти дальше и вдруг провалилась в глубокую яму и пошла ко дну. Хорошо, что увидела пионервожатая и вытащила меня на берег. К моему стыду, я не запомнила имени своей спасительницы, она была из другого отряда.
Начальник лагеря Александр Ефимович Криштафович объявил ей благодарность на линейке, а мне запретили купаться. Да я бы и без их запрета не пошла больше в Енисей: оказывается, очень страшно тонуть в большой реке.
Александр Ефимович, видно, любил детей, чтобы не скучно мне было, пока дети купаются, спросил:
– Хочешь быть моей помощницей?
– Хочу, – ответила я, а сама испугалась, справлюсь ли я, ведь самому начальнику помогать?
Оказывается, он занимался фотографией, я промывала ванночки, наливала в них свежей воды. И с удовольствием наблюдала, как на белой бумаге проявляются лица – это я тоже видела впервые.
Однажды в лагерь пришла тетя Устинья и отпросила меня у вожатой.
– Дочка, пойдем попрощаться с братьями и сестрами.
Большая семья Борисовых ждала паром на берегу Енисея, они уезжали в Советский Союз. В дальнейшем я встречалась только с Фимой и Анной из их семьи. Теперь в живых осталась только младшая сестра Ольга Лутошкина, но с ней потеряна связь.
Вернулась я из лагеря в конце июня, а дома мне преподнесли сюрприз: оказывается, четвертого июня у нас появилась на свет маленькая сестричка Люба. У нас давно не было малышей, а Любочка была такая красивая, что мы постоянно хватали ее на руки, нянчились как с куклой.
– Не сломайте спинку ребенку, – строго сказала мама Рая.
Это остепенило нас, страшно представить, как Любочка будет жить со сломанной спиной. Осторожно брали ее на руки, когда она плакала.
Вскоре меня забрали на сенокос, братья были еще малы, поэтому я уже второй год была верховым, когда косили траву сенокосилкой. На механических граблях с огромными колесами сначала работала мама Рая. Потом папа сковал рычаги подлиннее для ног и рук, и на эту машину, похожую, как мне казалось, на огромную каракатицу, посадили меня. В эти конные грабли запрягали обычно самую смирную лошадь. Я быстро научилась ею управлять и одновременно при помощи рычагов сбрасывать сено в валки, меня даже хвалили за то, что делала ровные валки, из них легко копнить.
В один жаркий день перед обедом небо стало хмуриться, появились тучки. Будет дождь! Надо закончить работу на этом участке, иначе загниет сено. И все усердно работали без перерыва на обед. Мне уже осталось проехать два-три ряда. Но то ли солнце напекло голову, то ли хмурое небо сморило, я вздремнула на сиденье и свалилась вниз под грабли. Моя добрая лошадка остановилась возле кустов в конце луга, а я, до смерти перепуганная, начала выбираться из-под граблей, с головы до ног обсыпанная сеном. Первой подбежала ко мне взволнованная мама Рая и начала ощупывать меня:
– Слава богу, руки-ноги целы и ребра не переломаны.
Она села на грабли, закончила мою работу, а меня отправила на стан готовить обед. И только доделала последнюю копну, как сверкнула молния, прогремел гром и хлынул проливной дождь. Все промокли до ниточки, усталые, но довольные, что вовремя завершили уборку сена, перекусили белым хлебом со свежими огурцами, запрягли лошадей в телеги и поехали домой.
Дождь кончился, выглянуло на западе солнышко. Летом в Туве часто бывают ливневые, но краткосрочные дожди. Но на сей раз оказалось, что в Сосновке полосой прошел град и уничтожил почти все посады в огородах. Несколько грядок были черные. Листья капусты, подсолнечника, картофеля были иссечены градинками, как пулями. Мама Рая плакала, ведь овощи имели огромное значение для пропитания нашей большой семьи. Обычно дети помогали сажать овощи на грядках, поливали и пропалывали их от сорняков. Все лето мы ели горох, морковь, брюкву, лук. И на зиму засаливали в бочки по 10 ведер огурцов и капусты, спускали в подполье 150 мешков картофеля – хватало для семьи и для скота. Когда есть такой запас овощей, не страшна самая длинная и суровая сибирская зима. А лук и чеснок помогали нам уберечься от простуды. Заготавливали много варенья из клубники, смородины, малины, кислицы, засыпали сахаром бруснику, голубику и даже облепиху из Кочетовки привозили. Мы очень любили кисель из свежей ягоды, причем крахмал изготавливали сами из картофеля. Заготавливали в зиму свое мясо – парочку свиней, бычка; туши хранились всю зиму в амбаре, как в холодильнике. Но папа совсем не ел мясо, когда резали скот, он уходил из дома. А молоко и сметану он любил. И хлеб у нас был свой, мама пекла вкусные калачи и булки, подовые, шаньги с посыпкой и ватрушки с творогом. В магазине покупали только сахар, очень редко конфеты, спички и иногда обувь и одежду.
Каждую весну и осень в Сосновку приезжали китайские купцы, обычно по два человека. В большие розвальни был запряжен верблюд, а на санях раскладывали товар. Однажды остановились торговать возле нашего дома. Наши родители вынесли им булку хлеба и по кружке горячего чая и сделали покупки: один тюк далембы, маме чесучи на блузку, пять килограммов сахара, упакованного по килограмму в синюю бумагу с розовыми тесемочками, которые я потом заплетала в косичку вместо ленты. А самая главная покупка – это пальто для шестилетнего Васи. Он побежал домой, минут через пять вернулся гордый в новом пальто и продолжал глазеть на верблюда. Вася любил гладить лошадей, и теперь ему захотелось погладить верблюда. Но такой большой, как его достать? Вася взял прутик и начал дотрагиваться до морды верблюда. Вдруг верблюд зашевелил губами, как будто что-то пережевывая, да как плюнет белой пеной, все лицо, а главное новое пальто облеплено пеной. Вася заревел, я схватила его за руку и повела домой.
– А, черт тебя побери! Говорила, не надевай новое пальто, – заругалась мама и влепила ему подзатыльник.
– Я же не виноват, что верблюд харкается. А ты скорее драться, – оправдывался он.
Новое пальто приводить в порядок пришлось мне. Надо сказать, что Вася с детства был юмористом, это помогало ему часто избежать маминого наказания.
Однажды они с Сеней бегали друг за другом по комнате и опрокинули ведро с водой. У мамы в руках был половник, замахнулась она на мальчишек половником, а Вася вдруг крикнул:
– Стой, мама, стой!
– Чего еще? – сердито спросила она.
– У нас ведь один половник, поломаешь его об наши головы, чем тогда суп разливать?
– Тьфу, чертенок! – засмеялась мама, и вся злость пропала.
А Шима с Сеней с обидой воспринимали мамино наказание, им попадало больше всех, особенно Шиме: опрокинул теленок пойло, забрались поросята в огород – в ответе Шима.
Весной 1938 года я заканчивала четвертый класс, а Шима второй. В мае должны были второклассников принимать в пионеры. Мне очень захотелось, чтобы Шима на этом сборе была в юбочке в складочку.
– Мама, сшей, пожалуйста, Шиме юбку в складку, ее будут на сборе принимать в пионеры, – просила я.
– Возьми да сшей сама, ей и себе, – и она дала мне синюю далембу.
Я с радостью принялась за дело: разрезала ткань на две части, сшила каждую сбоку, аккуратно наметала складки, пришила пояс. К моей радости оказалось, что подол не нужно подшивать, там кайма ткани. Но мама, увидев мою работу, возмутилась:
– Кто же делает поперечный раскрой? Ведь длину юбки нужно отрезать вдоль ткани.
Это был мой первый урок шитья и кройки, потом я много раз шила для всех одежду.
А те юбочки мы с Шимой с удовольствием носили, никто и не замечал, что они сшиты не по правилам.
Так проходили наши уроки жизни. Были радостные, веселые, были и печальные. Казалось, жизнь нашей семьи вошла в свое русло, ничто и никто не может помешать ее спокойному течению. Но нашлись все-таки злые люди. Соседка Кымысова была в ссоре с мамой Раей. Чтобы отомстить маме за то, что она отняла у соседки нашу же курицу, злая женщина написала в сельсовет заявление о том, что мачеха плохо воспитывает сирот, бьет их и так далее. Однажды меня вызвали в учительскую, там сидел незнакомый человек – инспектор из Бай-Хаака. Ольга Ивановна меня предупредила:
– Инспектору надо говорить всю правду.
– Ладно, – сказала я дрожащим голосом и еще больше сжалась в комок.
– Как вы живете? – спросил он.
– Хорошо, – отвечаю.
– Мачеха вас часто бьет?
– Бьет, когда мы что-то плохо сделаем.
– И надевает на вас рваную одежду?
Ольга Ивановна подняла подол моего платья, а там действительно разорванные чулки на коленках.
– И по снегу босиком тебя заставляет бегать?
– Я сама выбегаю босиком, когда помою пол, мокрые ноги не всунешь же в валенки, вот я и бегу от крыльца до помойки с ведром, вылью грязную воду и обратно.
– А мать что?
– Мама меня ругает за это.
Вот что значит – воспитывали нас быть честными, я своей правдой подтвердила все, что было написано в заявлении. Если бы я знала, что все это обернется против нас. Вечером того же дня наших родителей вызвали на общее собрание. Тот самый инспектор сидел в президиуме, папу и маму поставили рядом на сцену и перед всеми сельчанами начали ругать за плохое воспитание, за издевательство над детьми, зачитали все заявление. Я всю жизнь с ужасом вспоминаю, что тогда пережили наши родители. И нашлись такие активисты из сосновцев, как Устинья Носкова, которые поддержали обвинение. Много раз я задавала себе вопрос, почему никто из земляков не задумался о том, как можно нашей семье оказать конкретную помощь? А что дало нам это собрание?
Родители пришли с него злые, поругались меж собой, мама горько плакала. Мы к ней с вопросами, а она кричит: «Уйдите все, видеть вас не могу». Нарушено наше и без того хрупкое благополучие. Утром мама заявила:
– Работаешь как проклятый, а за это стыдят перед всей деревней! Все брошу, уеду! Уеду, куда глаза глядят! Пропади все пропадом!
Мы начинаем реветь, а мама Рая одевается и уходит из дома. Все детки стали тише воды, ниже травы, одна Ага упрекала нас, что мы «выгоняем маму».
Мы сами готовили опять обеды и ужины. Долго не могла мама успокоиться, отойти от этого потрясения, но нас она не бросила, никуда не уехала.