Глава 8

Новый 1942-43-й учебный год начинался в сложной обстановке, да и мы стали какими-то повзрослевшими и серьезными. Первого сентября на первом уроке директор школы провел с девятиклассниками собрание. Он говорил о трудном положении на фронте и в стране и разъяснил новые задачи: выбрать профессию, которой будем обучаться в маленьких группах, серьезно относиться к работе на предприятиях города. В коридоре висел список профессий: секретарь-машинистка, медсестра, учитель начальных классов и пионервожатый, учитель немецкого языка, бухгалтер, строитель, слесарь по ремонту сельхозмашин и даже председатель сумона (сельсовета). Ко мне подошла наша «немочка» Анна Ефимовна:
– Запишись в мою группу!
Каждый из нас написал заявление на имя директора: «Хочу получить профессию…». Эти заявления обсуждались на педсовете, просьбы некоторых не удовлетворили. Зина, например, хотела быть бухгалтером, а по математике слаба, ее записали в группу секретарей. Мои сосновские подружки Лида и Полина – учителя начальных классов, Лида Фейман пошла с мальчиками в слесари, она и похожа стала на мальчика, ходила всегда в брюках, с короткой прической. В школьном расписании у 9-х классов было ежедневно по шесть уроков – общеобразовательные предметы и два дня шестым и седьмым уроками профобразование.
В списке указывалось, кто где должен работать: медсестры и обучались, и работали в больнице, мальчики на ремзаводе и на кожзаводе, а мы – на швейкомбинате. Анна Ефимовна повела семь девчат из двух девятых классов на комбинат, там нас встретили хорошо. Заведующая швейным цехом тетя Шура объяснила, что они шьют для фронтовиков полушубки, шапки и рукавицы из выделанных овчин.
– Кожзавод завалил нас овчинами, а у нас не хватает рук. Машин мало, шьем руками, – она показала, как нужно сшивать раскроенные кусочки овчин.
Если овчины мягкие, хорошо выделанные, то мы справлялись с заданием за три часа. Но если жесткая овчина, то за четыре часа едва управлялись. Однажды мне досталась грубая кожа. Левой рукой придерживаю сшиваемые края, правой при помощи наперстка давлю на толстую иглу, наперсток велик, шатается на пальце. Вдруг я так надавила на иглу, что прошила насквозь указательный палец левой руки. Тетя Шура еле вытянула иглу из пальца. С этого времени стали следить за техникой безопасности. На работу ходили два, реже три раза в неделю.
И все-таки основной для нас была учеба. Учителя были те же, что в восьмом классе, они нас хорошо знали, мы одних уважали, других побаивались, третьих любили. Любимой была и Анна Ефимовна, свой предмет она знала хорошо и нас гоняла, как положено. Когда нас было только семеро, то за два урока она поднимала каждую из нас по десять раз. Сначала заучивали пятьдесят слов, затем грамматическое правило тоже на немецком, потом переходили к чтению текста, а дома готовили его пересказ. На первый взгляд кажется, что мы занимались зубрежкой, но при таком методе мы быстро расширяли словарный запас, а пересказы текстов помогали приобрести навык разговорной речи.
Тувинский язык в старших классах нашей школы вел Александр Адольфович Пальмбах, интереснейший человек, один из создателей тувинской письменности и тувинской литературы.
Вот в класс входит очень высокий, худощавый, с лысой головой и добрыми глазами профессор и начинает говорить по-тувински. Несколько фраз повторяет до тех пор, пока мы не поймем. Потом мы записываем и учим эти предложения – на это уходило минут двадцать урока. Потом профессор вел с нами свои увлекательные беседы, поглаживая лысую голову. Мы поначалу не верили, что профессор, одет он был в старенький пиджак и серые валенки и слишком доступен каждому, с любым вопросом можно подойти, и он ответит.
Оказывается, он работал в Москве в Коммунистическом университете трудящихся Востока, там у него учился Салчак Тока и другие знаменитости Тувы. В 1930 году он приехал в Туву с экспедицией по созданию тувинской письменности. И с тех пор больше жил в Туве, чем в Москве. А с какой любовью он рассказывал нам о красотах гор, лесов, озер нашей маленькой страны, о трудолюбивом тувинском народе! Слушая его, мы поняли, что не умеем ценить то, что вокруг нас. Александр Адольфович ходил вместе с аратами на охоту, на рыбалку и говорил с ними по-тувински.
Он спрашивал нас:
– Есть ли у вас друзья-тувинцы? Какие особенности у них вы приметили? Рассказывайте!
Я, например, рассказала, что у папы были два закадычных друга Ширин и Саян-оол. Саян-оол был высоким, длиннолицым и с очень большими ушами, мочки ушей у него свисали до подбородка. Приходил он к нам не по делу, просто поздороваться… Сядет у печки, руки греет.
– Садись чай пить, – приглашает папа. Но он за стол не садится, тогда ему подают чай и калач к печи, пьет с удовольствием, громко прихлебывая.
Пальмбах говорил:
– Видите ли, тувинцы сейчас как дети, которые только поднимаются из колыбели, чтобы познать мир. Скромность – их важная черта.
Сам Александр Адольфович был скромным и очень деятельным человеком. Он рассказывал, что забегал в редакцию газеты «Шын», в типографии проверил, как печатаются учебники для тувинских школ, составленные им. Опоздал на урок, – говорит, проводил совещание с переводчиками. Он любил повторять: труд – это наслаждение, а любовь к человеку – смысл жизни. Профессор Пальмбах учил нас сознательному отношению к жизни. О личной жизни не говорил, но от его коллеги по переводам, нашей классной руководительницы мы знали, что у Александра Адольфовича погибли на фронте старший сын Спартак и два брата, что его больная жена в Москве, а с ним в Кызыле сыновья Граник и Тэмир.
Александра Федоровна Бобкова часто приводила нам в пример его трудолюбие. Для молодежи Пальмбах и Бобкова проводили в клубе литературные вечера. Тувинские поэты читали свои стихи, а мы – стихи советских поэтов, я рассказывала наизусть «Сын артиллериста» Симонова.
Зимой 1942 года в Туву приезжал поэт-фронтовик Степан Щипачев. Александра Федоровна повела своих учеников на встречу с ним. На сцене стоял человек с фронта, с обветренным лицом, в шинели. Он читал свои стихи о войне, затемненной Москве, о солдате с зажатой в руке гранатой, остановившем вражеский танк… Все это видел он своими глазами! Мы не в силах были сдержать слезы. Потом он читал о любви, о разлуке с любимой, о верности. «Пусть войной земля оглушена, будет день – наступит тишина», – сказал он нам на прощание. Взволнованные, мы долго повторяли эту фразу в школе, всем так хотелось поскорее этой тишины без войны. Позже наша литератор принесла его стихи о Туве: «Улуг-Хем», «Хургулек», «Депутатка».
Однажды пришла на урок Александра Федоровна с газетой.
– Смотрите, друзья, – сказала она дрожащим голосом.
На фото была голова девушки с петлей на шее.
– Это ваша сверстница, она погибла за то, что мужественно защищала родную Москву. А теперь пишите сочинения.
Мы писали о своих родных, сражающихся на фронте, о желании скорейшей победы. Потом она нам зачитывала лучшие. А Грая Паршукова написала всего одно предложение: «Я хочу на фронт, чтобы отомстить за отца».
На одном уроке Александра Федоровна сказала:
– Друзья, сегодня весь урок пишем письма фронтовикам, товарищ Тока едет на фронт с подарками от трудящихся Тувы. Приятно будет бойцу надеть теплый полушубок и обнаружить в кармане письмо с добрыми словами.
Она раздала нам листочки, и мы писали письма. Потом ходили в Дом правительства, раскладывали их в теплые вещи в посылочные ящики. Кроме одежды было много продуктов: из сосновского колхоза, например, было несколько ящиков с салом и замороженными пельменями. Потом мне рассказывали дома, что из Сосновки отправился обоз с подарками в Кызыл. Последним ехал кореец Имни Иван, он вез несколько шерстяных одеял, продукты и деньги. Его повозка отстала, никто не придал этому значения. А когда колхозники возвращались домой, то обнаружили на дороге разграбленные сани и убитого Ивана.
Через некоторое время мы смотрели в киножурнале, как Тока раздавал бойцам подарки, и одного бойца показали с письмом. Вообще, киножурналы помогали яснее видеть положение на фронте. Их показывали раз в месяц бесплатно, мы ходили в клуб смотреть. А мы, девочки из «немецкой» группы, чувствовали большое удовлетворение: в полушубках была частица нашего труда.
Работа в комбинате продолжалась до весны. Зимой в короткие дни мы из школы шли в комбинат – это было два раза в неделю. Возвращались домой, когда уже стемнело; мне приходилось идти через весь город, так как комбинат был возле Протоки, а дом Горевых на Красноармейской, 160.
Я приходила домой, когда все уже поужинали.
– Тетя, что мне покушать?
– Вон в чугунке картошка.
– А тут ничего нет.
– Ах, эти сорванцы! Опять все вытаскали, – ругала тетя Стеня Юру и Витю.
Но мне теперь было не так голодно, потому что нам выдали пайковые карточки на хлеб. Утром, чуть светало, я брала сумку и бежала в магазин. Получу свой паек и иду в школу, целый день отщипываю хлеб, закусываю и сыта. Правда, хлеб черный, но с голоду чего не съешь. Вот с деньгами хуже дело, нам ведь за работу на комбинате не платили.
Моя подружка Аня Калинкина нашла для меня способ заработать деньги. Их соседи, инженеры Сергеевы, по выходным уходили к друзьям или отправлялись в горы кататься на лыжах. Двухлетнего сынишку они приносили к Ане, но ей не хотелось весь день сидеть с ним. Аня повела меня к Сергеевым, те с удовольствием согласились. Я приходила по воскресеньям к ним, брала с собой учебники. К обеду готовила мальчику кашу и сама с ним обедала. Маленький Сережа был спокойным, легко сам укладывался спать, только песенку надо спеть.
Иногда я стирала его одежду, простынки. Платили мне за день 2 акша 50 копеек, этого мне хватало на хлеб на всю неделю. И работа не трудная, и обед вкусный, и никто не мешает заниматься, еще и платят прилично! Спасибо Ане!
В четвертой четверти отменили работу на предприятиях, теперь нажимали на спецподготовку и военное дело. По немецкому языку прибавилась методика преподавания предмета. Сначала мы посещали уроки Анны Ефимовны в пятых, шестых классах во второй смене. Потом каждая из нас провела самостоятельно по одному уроку. Я проводила урок в пятом классе. Казалось бы, радоваться надо, сбывается моя мечта. Но не так-то все просто. Во-первых, у меня нет приличного платья, чтобы хоть чуточку походить на учительницу. Во-вторых, на уроке, кроме нашей учительницы будет сидеть завуч, справлюсь ли я? С платьем выручила меня Катя Колодкина, она дала мне свой зеленый шерстяной сарафан, в нем я себе понравилась. А на уроке растерялась, когда в класс вошла завуч Екатерина Захаровна, казалось, сердце выпрыгнет из груди. Я искала мел на учительском столе, а он лежал на доске под тряпкой, еле дату написала. Но детки меня понимали и отвечали нормально. Хорошо, что за первый урок нам не ставили оценки. Нас подбадривали, уверяли, что все будет хорошо.
Так начиналось мое становление как учительницы, мои первые шаги в класс, к детям.
Трудно было на занятиях по военному делу. Наш военрук готовил нас к участию в войне. 1943 год был трудным для страны, на всех фронтах шли сражения. Уже взяли на фронт юношей 25-го года рождения, очередь за 26-м, то есть за нами. Экзамены за 9-й класс я сдала успешно, последним сдавали военное дело. Мы бегали на скорость, ползали, прыгали через ров, разбирали и собирали автомат, стреляли по мишени. Был жаркий день, хотелось пить, но никто не догадался взять на площадку воды. Я все выполнила, стреляла лежа, вдруг потемнело в глазах, потеряла сознание. Очнулась в больнице, врач нашла у меня аритмию, дня четыре лежала в больнице, а потом одна сдавала Вере Петровне историю.
Несколько дней нас заставили поработать на какой-то стройплощадке, кажется, на улице Кочетова. И мы разъехались по домам. Теперь нас, сосновцев, было четверо, Лида Фейман бросила учебу в середине года. Дома у нас были только Шима с Василием, а мама с остальными детьми, вместе с другими свинарками и стадом, была на озере Чагытай. Шима сказала, что дома все в порядке, только с папой плохо.
Я прочла его письмо, он писал из госпиталя: отравился газом, и еще ему лечат желудок, чтобы он мог есть мясо. Бедный наш папа, он беспокоится о нас! Я тут же написала ему ответ, Шима положила мое письмо в сумку, оказывается, она разносит почту в Сосновке. Она рассказала, кому пришлось вручать похоронки: «они плачут, и я реву вместе с ними». И дома Шима – полная хозяйка, Вася работает в поле, дома мало бывает; работа в огороде, скот, птица – все на Шиминых руках. Я удивилась, как она воспитывала двух осиротевших цыплят. Открывает вечером дверь и зовет: «Утя, Катя, домой» – бегут два цыпленка-подростка к ней, она завернет каждого в пеленку и уложит в шкаф спать. Хватало терпения!
Вечером я пошла навестить Лиду Фейман. Передо мной стоял парень! Я даже растерялась, но Лида, а это была она, обняла меня и пригласила в клуб. Там уже было много девчат и ребят, все пятнадцатилетние считали себя взрослыми. Лида усадила меня на скамейку, а сама нашла свою новую подружку Шуру Носкову, поцеловала ее, и они закружили в вальсе.
Я искала глазами кого-нибудь своих. Ко мне подсел молодой человек, он подошел, опираясь на палочку, прихрамывая. На нем военная гимнастерка, две медали позвякивают.
– Давайте познакомимся, я Белокопытов.
– Клава, – сказала я.– Вы фронтовик?
– Комиссован после ранения. Жить хочу в Сосновке, намерен жениться. Вы работаете?
– Я десятиклассница.
Тут я увидела своих подруг и пошла к ним. Танцевали мы в те годы вальс, танго, фокстрот, польку, краковяк, все парами. Я кружилась то с Шурой Капустиной, то с Зиной или Полиной. А сама думала: «Неужели я совсем взрослая, ведь парень подсел ко мне, да еще заговорил о женитьбе?». Я поискала его глазами, он весело смеялся, разговаривая с завклубом Машей Рыженковой. Этим же летом они поженились.
Утром я пошла на конный двор, как раз отправляли на озеро корм для свиней, я с этим обозом уехала. Мама и все детки радостно встретили меня, накормили вкусными блинами из муки грубого помола (для свиней), мама экономила свою муку. Там они жили как на курорте, ловили рыбу, ходили по очереди в лес по ягоды и грибы. Меня угостили жареными язями и щукой. Два дня я погостила, да надо на работу.
Началось мое последнее рабочее лето в колхозе. Меня направили в передовую бригаду, где бригадиром был наш сосед дядя Исак Иванов, бородатый мужик, с очень строгим и в то же время добрым характером. С сеноуборкой мы как-то легко справились, а с хлебоуборкой было сложнее, не хватало рабочих рук. Днем мы вязали снопы, норма была – 500 снопов, я норму вывязывала. Но женщины постарше вывязывали по семьсот. На соседнем поле днем работала жнейка с большими крыльями – самосброска. Она отбрасывала сжатые снопы в сторону, их вязали не сразу. После ужина бригадир укладывал всех спать, а как взойдет луна, он поднимает нас на работу. Часа за два мы справляемся с соседним полем и скорее в постель досыпать, ведь с восходом солнца – опять снопы, снопы…
С такой работой мы выматывались, болели руки, ноги, спина. Кажется, чуть сделай себе послабление – и не поднимаешься с постели. Только сознание необходимости да добрый, строгий приказ дяди Исака заставляли нас побороть расслабленность. Однажды бригадир сказал:
– Закончим большую полосу убирать, я повезу вас в горы по ягоды.
И действительно, утром пригнали лошадей из ночного, оседлали их, мы заехали домой взять ведра и в путь! Весь день мы собирали голубику, и хотя это тоже тяжелый труд, все-таки мы отдыхали от снопов. В гору ехали на лошадях, а спускаться с горы нужно пешком, сдерживая лошадь под уздцы; мешки с ведрами, привязанные к седлу, цепляются за деревья, бьют лошадь по бокам, копыта скользят. У меня была старая кобыла, она шла медленно, осторожно. А кое-кто спустил сначала лошадей, потом на руках – ягоды. Наш славный дядя Исак ждал нас на конном дворе, он беспокоился, как бы кто не разбился. Но все в порядке! С рассветом выехали на поле, и опять жнейка, лобогрейка, снопы, суслоны… Даже во сне вяжешь. Уставали, но радовались хорошему урожаю. Шел 1943 год, война продолжалась, солдатам тоже нужен хлеб.
В конце августа свинарки переехали со стадом в Сосновку. Я вернулась с поля. Нужно собраться, приготовиться к школе. Я радовалась, что увиделась со всеми. За обеденным столом – мама и восемь детей! Жаль, папы нет с нами. Маленькому Володе третий годик, он начинает говорить, только слово «папа» не произносит, не знает, кто это – папа.
– Безотцовщина растет, – говорит мама, поглаживая малыша по головке.
Перед самым моим отъездом произошел странный случай в доме. Шима рассказывала, что наш старый кот Васька весной заболел, облезла шерсть, вся голова покрылась коростами. Мама побоялась, как бы не заразил детей, положила кота в мешок, и сосед увез его далеко в тайгу. Думали, что он погиб. В душную августовскую ночь мы спали с открытым окном. Вдруг нас разбудил страшный кошачий крик. Мама включила свет, на полу дрались старый кот с нашим новым котенком.
– Это Васька, – узнали его дети.
Мама схватила кочергу, чтобы разнять их. Вдруг большой кот прыгнул ей на грудь, до крови расцарапал грудь и шею, и убежал через окно.
– Это он мне отомстил за то, что я выгнала его из дома, – сказала мама.
Я обработала ей ранки йодом, легли спать, но мы с мамой до утра не уснули, проговорили.