Уткины

Мать утроилась на работу, чтобы скорее обставить комнату мебелью и, как она считала, «быть людьми». А для меня день начинался с того, что баба Аня, разбудив меня, говорила: «Иди, мой руки, лицо, и будем убирать в комнатах». Для меня это большая радость, я быстро мою даже шею! Сейчас я буду разглядывать чудесные для меня вещи — редкости и диковинки! Всё, начиная с мебели и заканчивая безделушками, было антиквариатом.

Комната Руфы притягивает меня своим туалетным столиком, стоящим в углу. На нём в коробочках стоят флаконы из-под французских духов. Духов нет, но флаконы очень красивы, и, если открыть пробочку, то они издают тонкий неуловимый аромат. Когда-то баба Аня служила няней у господ, и госпожа дарила ей разные безделицы. Здесь же, в столике, хранились книги. Вынимать их не разрешалось, но лежащие сверху я могла смотреть. Это были две толстые, как кирпичи, книги религиозного содержания в кожаных переплётах, они были красиво иллюстрированы. Содержание сказочного библейского сюжета ошеломляло меня. Раскрыв рот, я внимательно слушала о событиях, которые произошли тогда, когда меня ещё не было на свете. «Закрой рот!», — говорила баба Аня, постукивая пальцем по моим губам.

Протерев пыль в комнате Руфины, мы переходили в зал — большую комнату, где стоял раздвижной дубовый стол. На нём стояла лампа с абажуром, она была керосиновая и никогда не зажигалась. Абажур был стеклянный и переливался различными цветами радуги, для меня было достаточно смотреть на лампу, переходя из одного угла комнаты в другой. В зависимости от освещения, она переливалась всеми цветами радуги, это было волшебно! Она была военным трофеем деда Лариона. В этой комнате стоит слон! Хобот его был поднят вверх. В его рот пролезал мой указательный палец. Слон был подарен когда-то на свадьбу молодоженам Уткиным от друзей с Ижорского завода, где работал глава семьи. «Видишь, у него хобот вверх — это к счастью!» — делилась секретом баба Аня.

В этот же вечер я попросила маму купить слона с хоботом вверх.

— На счастье, — объяснила я, передавая слова бабы Ани.

Но мама сказала:

— Все бы покупали себе слонов, чтобы быть счастливыми. Ан, нет! Не выходит. Хотя и хоботом вверх, а у Руфы-то, несчастной, вон какие ноги, колесом! Он, слон, просто голодный вот и поднял свой хобот, а баба Аня придумала, что к счастью.

В зале висела одна картина, небольшая по формату, как школьная тетрадь, и называлась «Ночь». Это была настоящая ночь, какую может представить себе детское воображение: домик, два окошечка, освещенные изнутри мягким светом, а вокруг темно, видны только силуэты деревьев. Подробностей я не могла разглядеть, но два окна почему-то притягивали меня. Я буквально жила в картине, мне казалось, что я там, в этом лесу, у теплящихся окон. Мне хотелось постучать в них, чтобы скорее открыли дверь, потому что мне одной страшно…

В смежной с залом комнате мое внимание привлекала шкатулка старинной палехской работы: на ней во всю прыть мчалась тройка лошадей; ямщик в красном жупане едва удерживал разгоряченных коней; а снег искрился. Баба Аня говорила, что теперь таких работ нет, что это очень старая шкатулка. Купила она ее случайно, у воров, которых было великое множество в 17-20 годах. Здесь, в комнате висела гитара, но мне до нее не разрешалось дотрагиваться.

Уборка закончена, везде протерта пыль, тщательно промыты полы. Баба Аня спрашивает:

— Тебе нравится у нас?

— Да, очень! Но много работы, — и тут же добавляю — вот у Орловых ничего не надо мыть и вытирать. У Васьки даже игрушки из палочек, играть не запрещается, а если сломаются, то можно насобирать новых. И чурбаки, на которых сидят, можно сжечь, когда они высохнут, и принести новые.

Баба Аня смеётся, и замечаю, что она совсем не старая. У неё даже нет морщин, лицо розовое, не то что у других женщин нашего дома. Я называю Анну Алексеевну: «Баба Аня», — и постепенно все начинают её называть так, хотя выглядит она моложе своих ровесниц.