Школьная эвакуация

Мама долго не могла решить, что делать — отправлять меня со школой в эвакуацию или оставить в городе.

— Но в Ленинграде опасно оставлять детей, ведь финская граница всего в 30 километрах! — убеждали маму.

И вот я еду, меня эвакуируют. За окном возвышаются медноствольные сосны, мелькают выработки карьеров, в сумраке наступающей ночи виднеются притихшие поселки. Автобус, везущий нас, маленький, расшатанный, дорога в выбоинах, и нас ужасно подкидывает. Очень хочется пить, но никому не говорю об этом. Пить, пить…

Это чувство жажды останется у меня на всю жизнь, как проклятие.

Куда нас везут, мы не знаем. Мама, провожая меня, просила написать ей письмо. Вспоминаю скорбное лицо мамы, ее расстроенные глаза и не могу сдержать слез. Высунувшись в окно, чтоб никто не видел, беззвучно плачу, и слезы тяжелыми каплями падают вниз, в пыль.

В конце июля детей Ленинграда вывозили в эвакуацию. Многие эшелоны, покинув город, вскоре вернулись обратно, обстрелянные немцами. Что случилось с нами, для меня до сих пор загадка, но из всего числа детей, ехавших со мной, вернулись единицы. Нам пришлось бежать на своих двоих! Это не выдумка! Нам пришлось в деревнях питаться щавелем — у крестьян не было хлеба для нас, детей Ленинграда.

Как долго мы находились в пути, не помню. Иногда мы подолгу стояли на запасных путях и разбегались в поисках воды. В вагоне почему-то не было питьевой воды. Окна открывать не разрешалось! Мы просто задыхались в этих прокаленных железных коробках. Было солнечно, даже очень.

Поезд остановился ночью, и нас вывели. Через несколько минут вагоны лязгнули, состав тронулся и медленно растворился в темноте. Утомленные, измученные духотой, садимся кто где может. Слабый предутренний ветерок нас освежает. Немного приходим в себя. Осматриваемся. С обеих сторон железнодорожной насыпи хвойный лес. Из его таинственной темноты тянет сыростью и запахом мха.

С нами вышли два учителя — наши сопровождающие. Они просят нас сидеть спокойно, не расходиться, и направляются к будке железнодорожника. Видим, как к ним навстречу вышел мужчина. Долго о чем-то говорят.

На востоке уже разливалась голубоватая полоска зари, и было достаточно светло, когда учителя повели нас в низину, к небольшому ручейку. Лица наших сопровождающих были озабочены, и это сразу бросалось в глаза. Ручеек слабо струился среди кочек и обомшелых деревьев. Под ногами чавкает вода, и мы с удовольствием ощущаем, как промокает наша обувь. Нас много, поэтому замутив воду в одном месте, мы продвигаемся выше по течению, растягиваясь цепочкой на большое расстояние. Лес как бы ожил от наших голосов. Пугливо сорвались какие-то большие птицы и, шумя крыльями, скрылись.

Когда мы напились, намочились, измазались в прибрежной глине и собрались у шлагбаума, было совсем светло. Из-за горизонта показался диск багрового солнца, вновь предвещающего жару. Долго идем по грунтовой дороге. Солнце уже высоко и слепит до рези в глазах. Вокруг поля нескошенной травы трещат кузнечики. Пыль. Во рту пересохло, в горле першит, разговоры постепенно смолкают сами по себе. Кончается поле, входим в лес. Лес кончается, и опять поле. Местность унылая. Попадаются высохшие болотца с проложенными на них мостиками из бревен. Среди болот встречаются ямки с водой, кишащей красными букашками. Накрываем ямки носовыми платками и высасываем воду. Бредем дальше, дорога тянется до бесконечности.

Наконец, деревня! Мы почти бежим. У колодца образуется толкучка: не столько пьем, сколько расплескиваем воду. Ночевать нас оставляют в этой деревне. Спим в большом сарае, в котором хранится прошлогоднее сено. От сенной трухи и пыли чихаем, чешемся, но засыпаем мертвецки.

Было еще рано, но сквозь щели сарая виднелся рассвет, и солнечные лучи исподволь начинали нагревать воздух. Впереди предстоял опять тяжелый день пути по жаре. Нас будят, торопят, но плохо выспавшиеся, мы вялы, едва шевелимся, глаза слипаются. Берем свои чемоданчики, выходим, строимся, нас пересчитывают. Нас, детей, 22 человека, и мы бредем дальше, куда не знаем. День вновь жаркий, в воздухе дрожащее зарево зноя.

Родители, собирая нас в дорогу, и представить не могли, что нам суждено испытать. И уж конечно, о посуде для воды они не думали. Все мы, как и в предыдущий день, мучительно хотим пить, но воды нигде нет. По обочинам дороги, в траве, растет земляника. Собираем, едим, но это не утоляет жажды. Поле прекращается внезапно, и мы входим в лес, густая крона деревьев спасает от жгучего солнца, идти легче. Но другое мучение подстерегало нас: множество комаров, мошка, мухи. Они мгновенно облепили нас. Отмахиваемся от них ветками, но напрасно — от их укусов наши лица расцарапаны до крови.

Идем почти весь день, устали, хочется спать. Попытка сделать привал кончилась плачевно: несметные полчища насекомых тут же облепили нас. Все жужжало, пищало, лезло в глаза, кусало. Сидеть спокойно невозможно, лучше шагать. Идем черепашьим шагом. В голове пустота, какое-то отупение и безразличие ко всему. Беззвучно плачу. Вконец обессиленные приближаемся к какой-то деревне. Она стоит на бугре, вся утопая в зелени. Справа долгожданная река, за ней лес; слева поле, а за ним снова лес.

Подойдя к ближайшей избе, видим, что нас заметили. Вокруг нашей группы стали собираться жители этой деревни, одни женщины. Они молча стояли и рассматривали нас, в их глазах недоумение. Показался один мужчина, идущий на деревяшке — ноги не было, а с ним два старика. Расспросив учителей, каким образом мы здесь оказались, «Деревяшка» сказал: «Мне нечем вас кормить!». Эти слова произвели неожиданное впечатление на старика, который казался ненормальным, он засмеялся: «Гы-гы…». Но другой старик, очень высокий, как жердь, одернул его и сказал: «Не мельтеши, пердун!». Мы засмеялись, но веселье быстро кончилось. Из толпы собравшихся людей послышались сердитые голоса. Одна из женщин прокричала:

— Смотрите, бабы, что удумали наши руководители! Кормят нашим хлебом немецкую армию и поставляют сырье для производства фашистского вооружения против нас самих же, а питерских детей привезли к нам, дескать, спасайте, как хотите! Накормите!

Другая крестьянка поддакивала:

— Действительно, начальство-то все скрылось, шкуры свои спасают, а нам-то теперь, нат-ко, еще и детей подкинули. Смотри теперь на них!

— Надо не смотреть, а кормить чем-то, — перебил женщин крестьянин с деревянной ногой.

Тут же поднялся нестройный шум. Все замахали руками, выкрикивая слова:

— Вот и корми, если у тебя есть хлеб, а у нас и своих ртов хватает! Сталин хлебушко-то германцу сплавил, вот пусть и договаривается с Гитлерюгой — кому детей кормить!

— Гы-гы-гы, — засмеялся вновь ненормальный старик, и снова ему было приказано не мельтешить.

Нам дали заброшенный сарай, где мы уложили свои вещи и пошли купаться на ручку. Через час, несмотря на протесты женщин, мы ели ими же принесенный горячий картофель. Он нам показался очень вкусным. И одна девочка, старшая из нас — Зоя, сказала вдруг:

— Спасибо Петру Великому, что научил наших предков выращивать картошку.