Валя-розанчик

— Не разольешь водой! И куда вас черти носят, — ворчала тетя Маруся, мать Вовы — картошки только сколько перетаскал…

— Будет тебе, мать, ворчать, дети есть дети, — защищал нас дядя Гриша, выписанный из больницы умирать.

И действительно, мы с Володей стали не разлей вода. Может, это объяснялось тем, что мы жили в одной квартире, а может, и потому, что у меня не было ни сестер, ни братьев, и я к нему по-сестрински привязалась. Раньше, когда меня обижали мальчики во дворе, я особенно переживала и осознавала свое одиночество. А сейчас… ого, попробуй только задень меня! Володя был не по годам рослый, коренастый и вообще, как говорят, проворный малый, с которым «шантрапа» нашего двора считалась. При случае он мог дать сдачи и тем, кто старше его, а это уже что-то значило! Поэтому в его присутствии я чувствовала себя в безопасности. Володя с семьей приехали со Средней Рогатки, прихватив с собой ведро сала и шесть мешков картошки. Мы с Володей обменивались продуктами. У нас был под кроватью большой чемодан вкусных пряников и печенья, но не было сала и картофеля.

Я знакомлю своего нового друга с Ленинградом, но Вовка скучает. Он оживился, когда увидел на Среднем проспекте очередь за капустой и отметил:

— На окраине лучше, чем на Невском, видишь, капусту продают!

С этого времени мы перебрались на дальние ленинградские окраины. Там было еще интереснее, хотя ничего не продавали. Это была фронтовая полоса. Мы видели войска, машины, военную технику, которая казалась нам несокрушимой. Нас замечали, гнали домой, но всегда при этом давали что-нибудь съестное. Особенно щедрыми были моряки. И мне никогда не забыть первую встречу с ними. Идя полем к видневшемуся вдали поселку, мы вдруг услышали:

— Полундра! Смотрите к нам подкрепление идет!

И точно опята на валежнике, выросли бескозырки. Дружный смех, широкие приветливые улыбки, ласкающие глаза… Домой идем с полным запасом НЗ — «неприкосновенный запас», так выразились матросы, складывая нам продукты в рогожий мешок.

Был очередной воздушный налет, когда к нам пришла Валя. «Валя-розанчик» звали мы ее. Она принесла немного галет и яблок-дичков. Сидя в комнате, мы трое смотрели в темное небо, по которому метались лучи прожекторов, и прислушивались к тем свистящим, надрывающим душу и сердце звукам авиабомб; от которых сжималось все тело. Дом слегка покачивало, как будто он набирал силу, чтобы в любую минуту рухнуть. А Валя сидела и, не обращая внимания на то, что творилось вокруг, неторопливо рассказывала о том, как они строили укрепления на подступах к Ленинграду:

— Мы там столько накопали, что сам черт ногу сломит. Так что фашистам в город не прорваться. Вот и стараются брать на испуг, бомбить.

Ровный тихий голос Вали успокаивает, и, хотя страх полностью не проходит перед фугасом, я чувствую себя более защищенной с ней, чем со взрослыми, у которых глаза белели от испуга.

С Валей я познакомилась, когда возвращалась из школьной эвакуации в августе среди беженцев, и теперь, она часто к нам приходит в свободное время. Она родом из Великих Лук. Нерадостной была ее жизнь: в семье отец выпивал, а напившись, буянил, и тогда Валя с матерью бегали ночевать по соседям. Перед войной ее родители разошлись, и Валя с мамой переехали жить к бабушке, в пригород Ленинграда. Только там, у бабушки, они обрели покой, но пережитое дало о себе знать. У Вали стало болеть сердце. Закончив 8 классов, она решила стать портнихой и идти работать. 20 июня Вале исполнилось 16 лет. Было очень опасно оставаться в пригороде, и родные отправили девушку в Ленинград к тете. Тетя встретила Валю неприветливо, и девушка привязалась ко мне и Вове. Когда Валю спрашивали, почему она дружит с малолетками, отвечала:

— Дети еще не научились обманывать.

Воздух стал затихать, и диктор, наконец, объявил: «Отбой воздушной тревоги».

Мы стали занавешивать окно, чтобы включить электричество. Помогая нам, Валя задумчиво произнесла: «Любимый город может спать спокойно» — слова очень известной в то время песни.