Новый 1942 год

С утра 31 декабря мама побрела на работу, оставив мне последний сухарь и стопочку патоки. «Вот, возьми, встреть Новый Год!».

Оставшись одна, я долго смотрела на этот кусочек жизни, решая, что делать — скушать сейчас или все же оставить? Понюхав и даже лизнув сухарик языком, решила, что надо оставить и посоветоваться с Володей. Нас с ним разделяет только стена, он живет в соседней комнате. Прислушиваюсь. Тихо. Значит, спит. Он так же голоден, как и я, поэтому старается спать как можно дольше.

— Когда спишь, есть не хочется. Надо спать, — советует он мне.

Но у меня ничего не получается, я по-прежнему, просыпаюсь очень рано.

Оглядев еще раз сухарик, заворачиваю его в тряпочку и прячу под матрас. Некоторое время сижу и смотрю на прыгающий и мелькающий огонек коптилки, но я долго не могу выдержать одиночества, и решаюсь разбудить Вовку. Взяв коптилку, иду к нему.

— Ты что так рано встала, еще темно? — недовольно бурчит Вовка, пытаясь снова натянуть одеяло на плечи.

— Ничего не рано! Вставай! У меня есть солдатский сухарь! — говорю я, делая ударение на слове «солдатский».

— Солдатский? Где взяла? — Вовка расширяет глаза и открывает в изумлении рот.

Я рассказываю о сухаре обстоятельно, не торопясь, со всеми подробностями. Так принято сейчас говорить о продуктах и вообще о еде. Вскоре все сказано, и мы сидим некоторое время молча, смотрим друг на друга.

В комнате у Вовки так же холодно, как и у нас. Стекла у окна закуржавели — покрылись толстым слоем льда. В соседней комнате завозилась баба Аня, значит, скоро начнет светать. Она всегда встает в одно и то же время, перед рассветом. Не торопясь, Вовка начинает вылезать из-под множества одеял, затем натягивает на себя пальто, нахлобучивает шапку и решительно предлагает:

— Пойдем смотреть сухарь!

Я соглашаюсь:

— Идем!

Мы перешли в мою комнату. Вовка удивляется:

— У вас, кажется, теплее, чем у нас.

— Да. Вроде, теплее, — соглашаюсь я, доставая из-под матраса сухарь. Мне почему-то начинает казаться, что у нас в комнате действительно теплее, хотя о каком тепле могла идти речь, если по утрам по всей квартире стояла минусовая температура, и застывшую за ночь воду в ведрах разбивали молотками.

Но тогда, в свои 11 лет, мы не могли себе еще уяснить, что тепло исходит не только от огня…

Достав тряпочку, вынимаю сухарь. Вовка увяз глазами в этом небольшом кусочке высушенного хлеба.

— Вот это да! — восторгается он и, не веря своим глазам, наклоняется и жадно вдыхает живительный запах.

— Мы его съедим в Новый Год, — докладываю я другу, желая доставить ему радость. Он согласно кивает:

— В Новый, так в Новый!

Стараясь забыть о сухаре, настоящем, как до войны, одним словом, солдатском, мы обсуждаем вопрос, где достать дрова на праздник. Во всяком случае — нет выхода: на 31 декабря и 1 января дрова нужны! И непременно! Баба Аня говорила:

— Если Новый Год будет встречен теплом — значит, весь год будет тепло.

В общем-то, мы знали, что это очередная хитрость взрослых: чтобы мы не залежались, чтобы как можно больше двигались, иначе — смерть. Но что бы не сочиняли взрослые, мы и без них знаем, что тепло это жизнь, и его нам не хватает. Вовка предложил:

— Вот что, пойдем в Смирновские дома, там, наверное, многие умерли. Мы там и пошукаем. Всё! Вопрос о дровах можно считать решенным, но как долго ждать рассвета!

В своей комнате чем-то гремит баба Аня. Она начинает топить печурку, определяем мы по звукам, доносящимся до нас. А вот разбивает лед. Значит, сейчас поставит чайник. Дрова у нее хорошие: разбитый диван и от него много стружек. Значит, чайник вскипит минут за десять-пятнадцать.

— Надо дождаться кипятка, идти будет теплее,— размышляет Вовка.

Я согласно киваю, и мы сидим, ждем. Дыша удушливым чадом коптилки. Наконец-то по нашим расчетам чайник должен уже закипеть. Берем кружки. Идем к бабе Ане. У самых дверей Вовка останавливается и шепчет:

— Не говори, что у нас есть солдатский сухарь, а то привяжется, и придется делить на три части.

Я прикладываю палец к губам — мне все понятно.

Вернувшись обратно с кружками полными горячей воды, не торопясь, пьем, усиленно сдувая пар. Молчим, говорить не о чем. Все мысли кружатся вокруг сухаря. Но мы испытываем свое терпение друг перед другом, изображая из себя выдержанных и стойких, с твердой волей людей. Моей стойкости хватило ненадолго, — когда кипяток закончился, голодный желудок дал о себе знать.

— Давай съедим сухарь! — посоветовала я другу.

— А Новый год? — больше для проформы говорит Вовка и внимательно, испытующе смотрит мне в глаза.

— А мы утром не будем выкупать хлеб, а выкупим его вечером, как раз и получится, что к Новому году у нас будет еда, — оправдывалась я.

— Ну, если так, так тогда, конечно, разумнее сухарь съесть сейчас, — соглашается Володя, довольный тем, что я первая не выдержала испытания, и, безусловно, что он, как мужчина, невольно должен уступить мне.

Настроение сразу поднялось, мы засуетились, ища, чем измерить сухарь на сантиметры и разделить на равные части. Руки работают быстро, глаза измеряют точно. Сухарь намочен ровно посередине — кипятком, чтобы легко было его разрезать. И вот он размок и точно до крошечки разделен, а каждая половинка завернута в отдельные бумажки.

— В какой руке берешь? — спрашивает Вовка, спрятав руки за спину.

— В правой, — отвечаю я.