Валя и Люся

Дойдя до Малого проспекта, мы с Вовкой разошлись: он пошел в госпиталь, где работала его мать, а я к крестной. У нее топилась печка. Дрова были из мебели соседей по квартире, Кляйнов, которые умерли в январе. К топке была придвинута кровать, на ней сидели Веня с Люсей. Увидев меня, они жалко улыбнулись и стали похожи на двух беспомощных старичков. В комнате было тепло, и, раздевшись, я села с ними на кровать. Крестная вдруг заплакала. Ее дети всполошились:

— Ты чего, мама?

Всхлипнув, крестная заулыбалась сквозь слезы и принялась разливать кипяток. Подавая мне кружку, она сказала:

— Не обращайте внимания, просто я вспомнила, как вы все вместе играли до войны.

Я взяла кружку с кипятком, хотя мне было совсем не холодно. Люся протянула мне кусочек хлеба с два ногтя.

Венька, которому было 13 лет, как и до войны, пытался шутить:

— Ты сунь этот кусочек в ноздри и нюхай! На дольше хватит!

Мы все смеялись, а я взяла эту крошечку хлеба, и она растворилась у меня во рту в одно мгновение, как зефир, который когда-то до войны кто-то дал мне попробовать. Хлебная крошечка растворилась, не оставив после этого даже вкуса.

Придя домой, я быстро нашла зеркало, решив посмотреть на свою шею и лицо. Оно отражало относительно розовые щеки, живые глаза, и шея — шея была обыкновенная, как всегда, только грязная. Я вспомнила шею, старческое не по годам, сморщенное в кулачок личико Люси, и поняла, почему заплакала крёстная. Я по сравнению с ее детьми была просто пампушка. Что-то тяжелое, неприятное шевельнулось у меня в душе: «Зачем, зачем я взяла у Люси этот кусочек хлеба? Зачем? Чем я могу ее угостить? Ничем!». Лицо, отраженное в зеркале, было отвратительно.

Память об этих дорогих мне людях — Вене и Люсе, и о том времени, когда они делились со мной последней крошкой хлеба, — не исчезнет никогда…