Воронок

Начался посев. Крестьянская жизнь и война заставили выйти в поля всех: от мала до стара. В деревне оставили только тех, кто не мог разогнуть спину — старых да малых до 3-х лет. Я тоже должна была работать. Бригадир, увидев меня, посмотрел внимательно на мои худые ноги в пятнах, и сказал, чтобы я взяла у конюха лошадь и шла боронить.

— Да скажи ему, пусть сам запряжет. Будешь сидеть верхом, и больше ничего с тебя не требуется, — скомандовал он.

Мне определили старого мерина по кличке Воронок. У него была от старости седая грива и больные ноги. У меня тоже были больные в синих пятнах ноги и ослабевший от голода организм. И все решили, что мы дополняем друг друга. И можем помаленьку, как говорили, «трюхать». Я взбиралась Воронку на спину, и мы двигались по пашне всю белую ночь, царапая бороной кочковатую землю. Иногда, заснув, я падала с Воронка, тогда он останавливался и, низко опустив голову, ждал, когда я снова взберусь на него и дам команду трогаться. Постепенно мне стали приходить мысли, что этот старый заезженный конь умнее, человечнее людей; что он так же, как я, страдает от людской жестокости.

Его ругали «чертова кляча» и, нанося град ударов палками, заставляли бегать, не давая при этом овса.

— Стар, скоро подыхать будет, нечего зря травить зерно для падали, — говорил 65-летний конюх Алексей, тыча кулаком в морду коня.

Меня тоже дразнили — «Лешачиха» и брезгливо сторонились, подозрительно глядя на изъеденные цингой десны и пятнистые ноги. Мы с Воронком были как отверженные, и это еще больше сблизило меня с несчастным животным. И я снова стала воровать, но на этот раз, для Воронка. Кража овса уже не представлялась мне недозволенным преступлением — я видела в этом справедливость. Я сознательно шла на «преступление» ночью, когда деревня спала: свободно пролезая через дыру в потолке в конюшню, я набирала овес, и быстро исчезала.

Прошло немного времени, и клячу было не узнать! Он округлился, шерсть его заблестела, голова уже не опускалась до самой земли, как это было раньше. На подошедшего один раз к нему очень близко бригадира Воронок, вдруг оскалился и, прижав плотно уши, хватил его зубами с такой силой, что тот свалился навзничь. Поднявшись, бригадир некоторое время смотрел с недоумением на лошадь, а потом, нецензурно выругавшись, ушел.

Наконец конюх поймал меня, насыпавшую овес в кормушку. На меня посыпалась брань, а на лошадь очередные удары. Однако жизнь меня уже научила, как бороться с силой — у меня была тайна, которую я использовала, как шантаж, чтобы отвести удары и немилосердие от Воронка.

В одну из ночей, будучи на сеновале, я услышала, как кто-то, тихо разговаривая, вошел на поветь и, закрыв дверь на засов, стал целоваться! У меня не было выбора, и я притаилась. Как же долго тянулось время, когда эти двое, кряхтя и мучаясь, шуршали сеном. Я их узнала. Это был конюх Алексей и Варя, рыжая бабенка из соседней деревни, у которой был муж, работавший пастухом. Его звали Шамилыч. Он, как все говорили, был глуп, но в своей глупости он был страшен, когда сердился. Его боялись. «Что с дурака возьмешь!» — судачили о муже Вари. Не знала я, правда ли он был ненормальный, но знала хорошо, что конюх Алексей его боялся, и я воспользовалась этим:

— Если ты, дед Алексей, еще раз ударишь Воронка, я расскажу Шамилычу, что вы тут по ночам делаете с Варькой!

Рука конюха застыла в воздухе, он уставился на меня.

— Ты вот чего, — сказал он мне, — заходи сегодня к нам. Я велю старухе, чтобы она тебе меда наложила. А зерно днем насыпай, нечего по ночам лазить.

Тайна любви конюха Алексея и Варьки осталась нераскрытой!

Эпопея с овсом закончилась благоприятно для коня.