Ильин день

Наступил Ильин день, первый выходной за все лето! Разогнулись уставшие женщины: «Хоть поищемся». Отстряпавшись, ходят соседки друг к другу — выбивают вшей из волос. На улице нещадно палит солнце, стоящий воздух обволакивает тело. Листья осины отяжелели за лето и едва заметно шелестят. Трава по обочинам дорог переросла и стоит грубая, как проволока. По ней не пройдешь босиком, как в начале лета, нужны лапти.

Одни лапоточки я уже стоптала, сегодня, ради праздника, надела новые.

Мама приобрела козу, у которой уже три козленка, курицу с 11-ю цыплятами, и еще есть кот. Мама строит планы на будущее:

— Если осенью получим прилично зерна, то возьмем поросенка.

О ней говорят:

— Работает, как вол!

Я не знала, как работают волы, но видела, что мама спит по 5 часов в сутки и часто жалуется, что болят суставы от тяжестей, которые она поднимает. Она не сидит спокойно ни одной минуты. А все что-то мастерит, колотит, копает, ремонтирует. Она не знает, придется ли вернуться в Ленинград, поэтому обзаводится хозяйством основательно. У меня нет сил работать так много, как она, прихожу с колхозной работы с одним желанием поспать. Но спать мама не разрешает — нужно идти ломать ветки осины для козы.

В день Ильи в этих местах бывает дождь. Но он прошел быстро — прибил пыль, освежил листву, засверкавшую, как алмазы, и намочил дома, которые потемнели и стали издавать какой-то особенный запах.

К вечеру женщины нарядились в самое лучшее. На время были заброшены лапти — на ногах ботинки, башмаки и даже мужские сандалии. Толпой идем в соседнюю деревню, где ежегодно отмечался праздник Ильи, она в пяти километрах от нашей.

Шагаем узкой тропинкой. По сторонам так много голубики, что женщины приподнимают подолы юбок своих праздничных сарафанов, чтобы не испачкать! Многие берегут обувь, несут ее в руках. Наденут у околицы. Пестреют своими нарядами женщины, как цветные кубики в игре: двигаются «кубики» из одного ряда в другой, нигде не задерживаясь подолгу, как в калейдоскопе, но явно не хватает темных цветов! Так одевались мужчины, но они на войне.

Смеркается. Женщины расходятся по избам, пить чай. На смену им на улицу высыпали девушки, так же нарядно одетые в девичьи сарафаны. Около них женихами ходят 16-17-летние допризывники. Нас с мамой тоже пригласили в гости. Я сижу за столом у раскрытого окна, до меня доносятся тоскливые девичьи голоса, поющие частушки: «На далекой на сторонушке мой миленький лежит! Ох-да! Распроклятая Германия, да и Гитлер-паразит!»

В ответ срывающиеся голоса юнцов выкрикивают под гармонь: « Отходили мои ноженьки к Матане ночевать! Отскрипела у Матанечки железная кровать!».

В довоенное время мальчишки, конечно, получили бы «по соплям», но сейчас, поняв, что им нет конкуренции, они возомнили себя заправскими женихами и ходят петухами перед снисходительными девушками.

В свою деревню возвращались поздно. Шли не по тропинке, а колесной дорогой, она была длиннее, но зато светлая. С одной стороны тянулся густой лес, с другой – поля. Небо было глубокое и темное, хотя звезды мерцали; в дали по нему разливались зарницы. Было тихо, и женщины побаивались. Порой им казалось, что в стороне от дороги стоит медведь, которых было множество в этих местах, но, подойдя поближе, они убеждались, что это елочка. Им было жутковато, и нам, детям, передавалась их боязнь. Разговоры женщин так же были невеселы, несмотря на самогон, выпитый ими. Они с грустью вспоминали бывшие когда-то в этой деревне праздники. Вспоминали своих мужей, вздыхали:

— Девки остались гулять, а зачем, спрашивается? Парней-то нет. Нет, и не будет. Выбивают сердечных!

— Бабы, я так думаю, на плохой конец мы пожили, детишки растут. Хватит заботы, ежели наши мужики и не вернутся. А девкам каково? Ведь и так многие перестарки уже!

На эти слова ничего не ответили и долго шли молча. В стороне деревни, на востоке забрезжил рассвет. Одну из шагавших женщин стошнило.

— Это она с горя, «похоронку» на неделе получила, — сказала одна из идущих.

— Да, не с радости, конечно. А что, бабы, давайте заведем браги и попоем, все легче на душе будет. На том они и порешили.