Август

Ночи сделались длиннее, я стала высыпаться. Работы тоже стало меньше. Но в деревне становилось все тревожнее, «похоронки» стали приходить чаще. На лицах женщин глубоко залегли морщины горечи и страдания за своих родных. «Страшное время», — говорили они. Но что они могли сделать? Как было остановить эту мясорубку, которая все крутится и крутится, перемалывая людские жизни?

Пришла похоронка моему двоюродному деду, который когда-то приютил отца. Его жена, сидя на лавке, раскачивается и причитает:

— Ой, да где же ты, мое дитятко родное. Да, на какой далекой на сторонушке лежат твои косточки! Да как же так случилось, что не смогла я прикрыть тебя от ворога лютого.

На столе лежит она, эта страшная для всех бумага — «похоронка».

Изба полна народу, молча плачут. Дедушка, шевеля желваками, смотрит в окно.

На следующий день мама уходит, оставляя меня у дедушки — домовничать, надо помочь бабушке. У нее три сына: одного вчера они «похоронили»; от другого нет никаких известий с начала войны; третий, Миша — ему 17 лет, он пока дома и работает на тракторе. Он знает, что через год его призовут в армию, и он будет танкистом. Утром бабушка подолгу сидит перед Мишиной кроватью, прежде чем разбудить его самого, а слезы катятся-катятся по ее щекам…

Дедушка в другой комнате, слышно, как он катает мне валенки. Я скоро пойду в школу!

Я иду учиться и больше не работаю в колхозе! Екатерина Яковлевна, директор школы, запретила отправлять меня на работы: «Пусть наберется сил!». Я отдыхала — спала, сколько хочу, а потом бродила по лесу и соседним лугам. Я находилась на привилегированном положении. Остальные дети по-прежнему каждое утро шли помогать взрослым. Единственной моей обязанностью было ломать веники для коз, запас на зиму. Я не боялась медведей и заходила глубоко в чащу леса. Он начинался с «поскотины», небольшой ложбины, покрытой кочками, где гулял скот, за ней была дорожка, поднимающаяся в гору. Кочки исчезали, начиналось чахлое редколесье, где преобладали маленькие елочки и кривые березки. Я проходила эти места, не останавливаясь, так как все было объедено коровами.

Далее дорога поднималась в гору, чем выше был подъем, тем гуще становился лес и выше его деревья. Заросли ели переплетались своими колючими ветвями, растущими от самого корня, поэтому не каждый решался пробираться сквозь эту зеленую гущу. Наконец, ели уступали место осинам, березам, то тут, то там росла рябина. Лес становился светлым. Это было мое царство! На моховых возвышенностях розовела брусника, расстилались заросли голубики и черники. Срывая удивительно сочные и сладкие ягоды одну за другой, я с аппетитом поедала их!

На вершине увала раскинулся сосновый бор. Переплелись корни могучих деревьев, а по сосновой хвое туда-сюда снуют неугомонные муравьи: одни изо всех сил тянут личинку; другие палочку… Я бросаю пойманного слепня и наблюдаю, как муравьи расправляются с ним.

Где-то высоко на вершинах деревьев гуляет ветер, наполняя бор тревожным шумом. Деревья еще зелены, но идя по лесу, вдруг вспыхивает желто-красное пламя листьев. Таких деревьев пока мало, и поэтому я перед каждым останавливаюсь. Ощущается приближение осени.

Здесь растет много грибов, краснеют подосиновики, поднимают свои шляпки подберезовики, бездна маслят! Но их никто не собирает — нет соли.

Потому что война!