Сентябрь

Весной, по окончании учебного года моя учительница, Екатерина Яковлевна, сказала мне: «Дремлет твой мозг».

Мой мозг не дремал, но мне действительно было трудно, потому что я ощущала постоянную усталость. Мне хотелось спать, спать, спать. Даже когда я высыпалась, мне все равно еще хотелось спать!

Наступил сентябрь 1942 года. С севера ползут тучи, серые, лохматые, и проливаются затяжным дождем. Всюду мокро, но работа не утихает ни днем, ни ночью. Днем женщины молотят рожь. Ходят по кругу две лошаденки, тянут привод молотилки: трещит гумно с утра до темноты. По ночам курятся овины.

Начался новый учебный год. Мы, дети, пошли в школу. Но знаем, что временно ходим — как только прояснится погода, просохнет земля, школьники пойдут копать в поле картофель. Учителя, а их двое в нашей школе, также не считают эти дни началом учебного года; поэтому в классе происходит нечто похожее на репетицию перед началом спектакля. Инсценировки — кто, где будет сидеть, с кем сидеть. А главное, учителя говорят о войне, о трудностях, которые нас ожидают в новом учебном году, потому что нет учебников, нет тетрадей, нет чернил, карандашей и даже нет мела!

— Все должны запоминать, — говорит в завершение Екатерина Яковлевна.

Я сижу на последней парте нашего маленького класса и думаю: «Подумаешь, нет учебников, нет мела, и без них можно жить. Главное, что есть что покушать! И вообще, для чего ходить в школу, если ничего нет?»

Листья с куста, росшего перед окном, облетели, но на оголенных прутиках его остались то тут, то там ягодки, и птицы, перескакивая с одной ветки на другую, склевывали их. «Их тоже можно есть. Такое бы лакомство да в Ленинград сейчас!» — думаю я, не вникая, что говорит «училка».

Но вот вновь заиграли жемчугом осенние паутинки — выглянуло солнце.

И через неделю мы, школьники, снова на работе, убираем колхозный картофель. Мои деревенские одноклассники, а их всего шесть человек, бегают по полю, кидаются клубнями. Я бегать еще не могу; подкашиваются ноги, и появилась отдышка. Смотря, как мальчишки кидают друг в друга картофель, вспоминаю Смоленское кладбище, желуди, которыми мы с Вовкой бросали в кресты, а потом горько сожалели о том, что кидали добро, а не собирали в карманы на случай войны. «Ишь, носятся басурманы, раскидывают питание — второй хлеб. Поморить бы вас голодом!» — распирает меня злоба, когда мальчишки нечаянно попадают в меня. Одновременно во мне всё сильнее и сильнее нарастало недовольство против взрослых. Почему меня впрягли в одно ярмо с этими деревенскими детьми, полными неукротимой энергии? Они здоровы, ноги у них не болят. Они бегают по пашне, как жеребята, а я? Я до сих пор и хомута натянуть на лошадь не в силах.

Всё! Больше не буду работать! Завтра с утра уйду к двоюродному дедушке Минею. Тем более, что дедушка получил от сына Коли письмо, в котором дядя Коля пишет, что были в окружении, что выходили с тяжелыми боями, что сейчас он в госпитале. Он единственный военный в нашем роду, причем он учился в военной академии до войны. Про него отец говорил:

— Коля умеет командовать. У него с детства есть эта командирская хватка.

Помолчав, отец добавлял:

— Если бы меня в свое время не определили бы в детдом, то я, возможно, тоже стал бы командиром Красной Армии. А теперь кто я? Милиционер. Стоишь целый день на посту, как кукла заводная. А когда оштрафуешь на рубль за какое-нибудь нарушение, тебе говорят, что обдираешь, мол, милиционер.

На сетования отца мама отвечала:

— Ты стоишь на посту, и тебя не касается, довольны или нет всякие оштрафованные личности. В следующий раз будут умнее. И потом, твоя работа опаснее. Ты один на один с нарушителем или даже преступником, и рассчитываешь только на свои силы. А Коле что, скомандовал да в танк забрался! Сиди да поглядывай в щель, да казенные портки протирай. Нет уж, милиционерам досталась работа опаснее и почетнее, чем военным. Ты больше герой, чем ворошиловские рубаки-Кольки.

Отец внимательно слушал маму, соглашался, и в его движениях появлялась уверенность, а голос становился громче.

Все это было очень давно, когда отец еще не работал слесарем на заводе по обработке кожи «Красный Коминтерн», а служил милиционером.

Позже мама изменила свое отношение к геройству отца и решила по-другому:

— Ты геройскую службу бросай, а то стоишь под дождем, как собака. А люди не смотрят на погоду — и в дождь, и в снег учиняют драки и поножовщину. И бежишь ты к этим гопникам, как гончая на шум. Нет уж, меняй работу, надоело мне дрожать за тебя!

И папа ушел на завод.