Октябрь

Картофель выкопан, поля опустели. А в октябре мы впервые серьёзно взялись за учение. Нам выдали по листку бумаги и сказали: «Больше бумаги нет. Можете писать сочинение на вольную тему, хоть все четыре часа, но, кто испортит листочки — не взыщите».

Тему для сочинения я выбрала о жизни в блокадном Ленинграде. Не знаю, как я написала, но мне вручили ключи от шкафа, где хранилась школьная художественная литература.

В течение зимы, лёжа на печке, я открыла другой мир. Мир этот вставал передо мною из произведений Джека Лондона, Виктора Гюго и других представителей классики. И, хотя чтение было бессистемное и впоследствии всё смешалось в голове, я сделала вывод, что в отличие от классической литературы, книги советских писателей годятся только для того, чтобы на их страницах подсчитывать маме трудодни.

Я вырывала страницы для мамы. Мама пользовалась моей услугой, ничего плохого не подозревая, потому что я ей объяснила, что эти листы бумаги выдаются для домашней работы, потому что нет тетрадей!

Мама мне верила. Верила еще и потому, что прочитав однажды одну из страниц советского писателя Ольги Форш, и ничего не поняв, сказала:

— Что за белиберда написана, не могу понять, какие-то заковырки да загогулины с вывертом. Ведь для народа пишут, так надо писать по-людски, а то чёрт знает. То ли дело, о Дубровском написано, есть о чём подумать. Остался, вот, без родителей, и сделался разбойником!

Мама выразительно посмотрела на меня и продолжила свои мысли:

— Вот как без отца-то да без матери остаться на свете белом!