Лальск
Лальск, небольшой поселок районного значения — имел бумажную фабрику, одну закрытую церковь. Но самым примечательным в этом заброшенном поселке был сосновый бор, который систематически вырубался, а на образовавшихся просеках вырастали молоденькие ели, березки и кустарник.
На главной центральной улице осенью и весной стояла непролазная грязь, поэтому по старой русской градостроительной привычке вдоль домов были проложены деревянные тротуары, во многих местах изгнившие от времени. Вот и все, что можно сказать о Лальске во времена нашей эвакуации в Кировскую область. Однако был и видимый «прогресс» — электрификация. В домах горели лампочки, даже было радио.
Приезжающие из богом забытых деревенек, как наша, восторгались:
— Глико, во всех углах светло! От лампы-то лектрической! Однако, здорово.
И действительно, по сравнению с Лальском наша деревенька представлялась первобытным поселением неандертальцев, и это всего в 25 километрах, а что было дальше?
Но что существовало повсеместно — это работа. И еще проводы на фронт, а потом калеки, похоронки.
Дядя предрай жил в большом доме монашки Анны, когда-то принадлежавшем полностью ей. Сейчас Аннушка пользовалась небольшой частью дома, остальное у нее конфисковали в пользу моего дяди. Однако жили мирно, несмотря на разницу возрастов и резкий контраст в мировоззрении.
Аннушка-монашка была представителем старого мира, причем истинной дочерью религии. Дядя же представлял в своем лице новый мир — верного ленинца, и был искренне верен ленинским принципам социализма и коммунизма.
Я помню, еще до войны отец любил подразнить маму, задавая ей каверзные вопросы на абстрактные темы, особенно когда выпивал «мерзавчика» — бутылочку водки в 150 грамм:
— Вот ты скажи мне, что ты думаешь о следующем: в одной реке два течения, одно — вверх, другое — вниз, что из этого получится?
— Нет, такого не бывает. Иной раз бывает, что крутит на одном месте, но течение все равно одно! — убежденно отвечает мама.
— А вот люди живут в одном доме, но течение мысли у каждого идет в разных направлениях. Один атеист и до небес превозносит Маркса и Ленина. Другой молится Богу и просит его наказать безбожников партийных. Как тут?
— Но, это же не река, а люди. Они как-нибудь приспособятся!
— Вот в том-то и дело, что приспособятся. А раз приспособятся, то путного ничего не будет. Нужно одно течение, единое, а единого то и нет!
— Ну, если ты намекаешь на твою тетку-игуменью, то она стара, помрет скоро!
Отец пророчески отвечал:
-— Игуменья стара, помрет, это верно, но она найдет себе замену, которая пойдет по ее течению, религиозному. А мой брат, коммунист? У него дети растут, и они постоянно будут соприкасаться с двумя течениями. А вот представь — одно течение несет тебя в религию, другое — в коммунизм. Что ты выберешь в таком случае?
— Какие ты всё непонятные загадки предлагаешь. Ну, как я могу в таком случае выбирать? Вероятно, какое течение больше подхватит меня — по тому и плыть буду! Мама с твердостью во взгляде смотрит на отца и делается очень довольной, что решила этот вопрос.
— Вот это и есть приспособленчество!
—Ну а что из этого? — стояла на своем мама, — лучше приспособиться, чем получить «вышку»!
Она имела в виду тогдашнего верховного судью Вышинского, который прославился своими политическими процесами над противниками Сталина и своими приговорами к расстрелу, как говорили в то время, к «вышке».
— В принципе, ты права, у нас дочь — сказал в заключение отец.
Иногда на оживленный разговор моих родителей заходила Тася и, присев к столу, принимала живейшее участие в беседе. Войдя в суть дебатов, она повторяла:
— Так, значит, твоя родная тетка «божья милость», и твой родной брат «предрай» живут в одном доме!
— Не только в одном доме, под одной крышей, но и уборная у них общая, так что иногда председатель ждет, когда монашка выйдет из сего заведения, — шутил отец.
— Ну, если он такой чистый коммунист, то почему он себе не сладит новой отдельной кабины? — интересуется Тася.
— Когда ему заниматься клозетом, — хохочет отец — он строит новый мир. Ха! Ха!
Счастливое для меня было время до войны. А сейчас?
