Монашка Анна

Войдя в сени, я увидела на двери дяди замок. «Вот тебе и соль! Зря приехала» — подумалось мне.

Не имея выбора, я потянула на себя соседнюю дверь к монашке Анне. Войдя в ее половину, я попала в царство икон всевозможной величины и достоинств. С потолка спускались цепочки, на которых висели лампадки, мраморные яички в плетеных серебряных корзиночках. В избе тоже никого не было.

Присев на лавку, я обратила внимание, что в чистой половине стояло две кровати.

—Значит, кто-то живет у Аннушки, — подумала я.

Не прошло и пяти минут, как в сенях послышался голос монахини:

— Сусанна, захвати ведро.

Дверь открылась, и в проеме появилась монашка с кружкой меда.

— Ой, кто к нам зашел-то! Милостивый Боже! Сусанна, смотри-ка, Бог гостей прислал! — тараторила старушка, ставя кружку на стол и оглядываясь назад.

В сенях брякнуло ведро, и появилась девица лет 20 по имени Сусанна, с недвижимыми стоячими глазами и удивительным румянцем во всю щеку. Она спокойно сняла шубейку, уселась напротив меня, положила руки на стол и бесцеремонно уставилась на меня. Странный был взгляд, неподвижный. Казалось, что, хотя Сусанна и смотрит, но ничего не видит. Но как оказалось, она видела, и даже очень хорошо.

—Ты будешь несчастливая, — сказала она вдруг мне, — у тебя родимое пятно на левой щеке!

Я обомлела.

— А это, Сусанна, все в божьей милости, — торопливо перебила ее Аннушка, — ежели Бог милость свою направит на нее, то и родимое пятно на левой щеке не помешает. А не даст Бог милости, так и без пятен жизнь не в жизнь. Вон сколь сейчас народу гибнет на войне, не приведи Господи, а ведь среди них со всякими пятнами, а вот Бог наказал, и гибнут люди. А почему наказал? Потому Бога забыли и Сталину поклоняться стали. Да и все-то они, коммуняки, одного духа. Нечистого духа! Господи прости!

Согнув палец крючком, монахиня обратилась непосредственно ко мне, говоря о своем наболевшем:

— Вот взять хотя бы твоего дядю, в моем доме-то живет. Ежели бы не мой дом, так сидел бы где-нибудь под мостом да кукарекал петухом со своей вымоченной курицей. С теткой твоей!

Зная, что у Аннушки-монашки всегда обилие пищи, а у меня всегда постоянное чувство голода и две ночи впереди, я с детской хитростью подыграла ей и согласилась с тем, что тетя действительно, вымоченная курица. Я увлеклась описанием «куры» так, что из меня выпрыгивали слова, как орехи. Я добавила, что она атеист — от корней волос до самых пяток. Причем пятки у нее потресканные, как лошадиное копыто, и спит она не как я, на соломенном тюфяке, а на белой холстине!

Аннушка все это выслушала внимательно и с явным удовлетворением. А потом, видя мою словоохотливость, монашка просила рассказать про мою жизнь в Ленинграде.

— В Ленинграде — все хорошие квартиры у начальников. А вот мы жили в дворницкой кладовой, и у нас не было даже печки, потому что мой отец был рабочий, слесарь! Если бы он был скульптор, и слепил бы скульптуру Ленина или Сталина, то тут же получил бы жилье. Баба Аня, соседка наша, говорила, что кто кричит Сталину «ура», тот живет, а для кого он «черный ворон», то поминай как звали. Вот и Руфину, дочь бабы Ани, расстреляли, не посмотрели, что она Христова невеста,— тараторила я без остановки.

— Зачем же ее расстреляли? — неподвижно глядя на меня, спросила неожиданно Сусанна.

— Папиросы украла на фабрике Урицкого, — пояснила я.

— И что же, из-за папирос расстреливать человека, да еще и Христову невесту? Этого Бог не простит, — возмутилась Сусанна и повернулась к иконам. — Господи помилуй, до чего дожили мы с этим сосьялизмом!

Перекрестив лоб, она встала из-за стола, взяла фонарь, в котором светил жалкий фитилек, и, прихватив платок, вышла.

Ее место заняла Аннушка и продолжила расспросы о том, о сем, о Боге.

Через некоторое время вернулась загадочная Сусанна и, снимая валенки у порога, доложила:

— Надо поглядывать за пуховой козой, что-то мнится мне, что подхвостница у нее сильно набухла.

— Ничего, Бог милостив. Козлята у пуховых дюжее, чем у простых коз. Да и не впервой ей ягниться. Обойдется! А ты давай, готовь самовар, а то, гляди, скоро Галина просфирница придет.

И, обращаясь ко мне, монашка посоветовала:

— Как придет Галина, то поздоровайся с поклоном головы. Покажи свое смирение, не будь гордой. Гордыню Бог не любит — сокрушает.