Т. Мокшин. Незабываемые годы. Восстание Элегестинской дружины

В январе 1919 года три брата Мокшиных — я, Игнат и Георгий — приехали на жительство в Элегест. Кулаки Кузнецов Степан, Гонин Василий, Тахтуев Никита и другие сразу стали нас прощупывать: кто мы такие, из каких мест и как относимся к колчаковской власти. Кулаки сколачивали вокруг себя отсталых мужиков и всячески натравливали их на революционно настроенных крестьян. Из попыток кулаков склонить на свою сторону Мокшиных ничего не вышло. Мы хотя и слабо разбирались тогда в политике, но нутром чуяли кулацкий душок и воротили от него нос в другую сторону.
В марте 1919 года казачий офицер Грибков при поддержке богатеев по указанию свыше стал набирать из жителей Элегеста, Атамановки и Успенки так называемую дружину самозащиты русского населения. В состав дружины мобилизовали крестьян в возрасте от 20 до 40 лет.
Всего в дружину было мобилизовано с трех поселков более ста человек. Вооружение дружинников было самое разнообразное: четырехлинейные берданы, «крымки», винчестеры, несколько трехлинейных винтовок. На довольствие выдавали только хлеб или сухари, все остальное должно быть свое.
Хотя дружины и назывались самозащитой русского населения, но на самом деле они были созданы для защиты купцов, кулаков и колчаковской власти. Не случайно они и размещались не в поселках, а по купеческим заимкам. Например, Элегестинская дружина занимала три поста: главный — на заимке Огнева, второй — на заимке Утюшева и третий — в Хендергейском хурэ.
Мне так же, как и моим односельчанам, было приказано явиться в дружину. Но за моими плечами уже было три года империалистической войны, и вновь воевать за чужие интересы у меня не было, разумеется, ни малейшего желания. Поэтому я, как и некоторые другие крестьяне из бедняков, решил во что бы то ни стало отвертеться от этой, будь она неладной, дружины.
И вот я перед поручиком Грибковым. Говорю ему, что я совсем больной человек, ружье носить и то тяжело. Но тот и слушать не хочет: «Знаем мы, какой вы все болезнью болеете. Не пройдет этот номер. Давай справку врача или становись в строй».
Выпросил я у Грибкова направление к врачу и в тот же день поехал в Белоцарск. Разыскал там знакомого фельдшера Дубовского, и тот помог мне заполучить врачебное освобождение.
Вручил я справку поручику, тот прочитал и говорит: «Иди пока домой. Но если нужно будет — заберем и на эту писанину не посмотрим».
И вот большую часть дружинников из поселковых крестьян отправили на Хемчик, а остальных — на посты в Подхребтинском районе. Оставшиеся в деревнях кулаки принялись самогонку гнать, к троице готовиться. Грибков и казаки по поселкам бродят, пьянствуют и дебоширят. Не миновали и моего дома. Ввалился в хату пьяный казак Дроздов и стал ко мне придираться. Не стерпел я тогда его оскорблений и с сердцем ударил в ухо. Отлетел казак к двери и брякнулся на порог. Я попытался скрыться, но меня схватили и под конвоем отправили на заимку Огнева.
На посту меня расконвоировали, и я попал в круг своих односельчан. Собрались мы в кружок на лужайке и беседуем. Рассказал я, как казаки троицу справляли, — вижу, муторно мужикам стало, замолчали, задумались. У меня тоже под ложечкой сосет — знаю, не пройдет мне даром удар по казацкой башке. А кругом благодать: земля покрылась вся зеленью, родным теплом дышит. От кустов и цветов аромат в грудь ударяет, пьянит, словно вино хмельное. Кругом тихо, на небе голубом — ни облачка, только высоко над нами парит темно-бурый коршун.
Поглядел ввысь один из наших и запел знакомую всем нам песню: 
Эй, ты, ворон, черный ворон.
Что ты вьешься надо мной?
Не мою ль погибель чуешь?
Черный ворон, я живой!
Десяток молодых звонких голосов дружно подхватили песню, которая как нельзя лучше отражала тогда наши думы. Была в ней и тихая грусть, и тоска по свободе, и гневный протест против налетевшего на нашу землю воронья…
Заслышав нашу песню, улетел коршун, растаял в голубом небе, а из-за горы, словно на смену ему, показались четыре черных всадника. Ехали казаки…
Вскоре меня кликнули в избу. Не успел я войти, как за мной, первым делом, заперли дверь.
— Вот ты какой больной, — зло зашипел Грибков. — Слабый, ружье не поднимешь, а казака одним махом свалил. Ну-ну… Теперь твоя очередь, Дроздов. Посмотрим твою силу.
Размахнулся Дроздов и изо всей силы ударил меня по лицу, но я устоял. Тогда казак Носонов бьет меня наганом в висок. Упал я, и встать не могу. Все закружилось, и в глазах стало темно. Поставили меня на ноги и требуют сказать, где хранится мое оружие. «Нет, — говорю, — у меня оружия». Тогда Носонов опять с размаху ударил наганом по голове. Я потерял сознание. Стали меня водой отливать. Привели в чувство и опять бьют по голове чем попало. Носонову и Дроздову пришел на помощь казак Власов. Когда я упал на пол, они стали ногами топтать меня. Потом поставили к стенке и говорят:
— Считаем до трех. Не скажешь, где оружие, получишь пулю в лоб.
Носонов целится в меня из нагана, а Власов считает: раз — я молчу, два — молчу. Тогда раздался выстрел, и я закричал. Тяжелый был крик, нечеловеческий. Но и били меня по-зверски. Забили бы насмерть, да спасибо – помогли дружинники, с которыми я песню пел. Собрались они за дверью и шуметь начали, меня требовать. Открыли тогда казаки дверь и выкинули меня на землю, как бросают куль с зерном.
Отнесли меня товарищи в юрту, лечили, как могли, а потом отправили домой. Рассказал я брату, как били меня, и мы, не сговариваясь, достали из тайника наганы, шашку и карабин. Твердо решили огнем встретить казаков, если они за мной придут. Но они не пришли. Долго пролежал я в жару. Брат потом говорил, что я в бреду все песню пел про черного ворона…
В конце мая 1919 года по распоряжению Грибкова меня забрали в дружину и послали на пост в Хендергейском хурэ. Пятнадцать человек дружинников размещались в большом амбаре, расположенном в низине среди гор, покрытых тайгой. Питанием обеспечивал себя каждый, как мог. Чувствовалось скрытое недовольство казачьими офицерами, которые забросили людей в такую глушь, а сами находились в Огневке и Элегесте.
Дружинники хорошо понимали, что сюда их загнали не для защиты русского населения, а для подавления тувинских повстанцев, которые все более и более решительно выступали против бесчинств и разбоя колчаковцев. Из-за отсутствия должной связи с повстанцами дружинники находились под двойным огнем.
Русские трудовые крестьяне питали к тувинским аратам братские чувства, но их силой заставили быть дружинниками. Оставаться и дальше здесь — значит неминуемо подвергнуться нападению повстанцев. Самовольно покинуть заставу — жди от казаков скорой расправы. Вот дружинники и задумались: как им быть? У многих напрашивался правильный вывод — выступить против казаков, но вслух об этом пока не говорили.
Я учел это настроение и решил поговорить начистоту с двумя дружинниками. Забрались мы в укромное место, и завязалась откровенная беседа. Я предложил план восстания всей дружины и ареста казаков. Товарищи меня поддержали. Решили вместе с Р. Чащиным завтра же поехать в Огневку и на Утюшевский пост, чтобы договориться о совместном выступлении.
Наутро, как и намечалось, я и Чащин уже были в пути. Не успели мы перевалить гору, как вдруг услышали позади перестрелку. Вскоре стрельба прекратилась. Мы решили, что это дружинники открыли огонь по козлам, и продолжали свой путь.
На заимку Огнева мы приехали поздним вечером. Среди спящих дружинников нашли нужных нам людей: Чередникова Егора, Лопатина Ивана и других. Все они одобрили наш план восстания. Потом пошли к командиру взвода дружинников В. Пупышеву. Раньше он был фельдфебелем в царской армии и, на наш взгляд, больше других подходил на место командира во время восстания. Пупышев дал свое согласие.
На рассвете неожиданно появился дружинник с нашего поста на хурэ Григорий Останин. Он рассказал, что утром повстанцы напали на пост. «Ну вот, дождались! Запоздали мы расправиться с казаками», — подумал я.
Вскоре прискакал нарочный и сообщил казакам о нападении на пост Утяшева.
Перепуганные офицер и казаки мигом выскочили из избы, приказали дружинникам отступать и сами первыми поскакали в Элегест. Второпях они позабыли забрать часть оружия и 6 ящиков патронов.
Пупышев приказал мне и Лопатину патроны в Элегест не везти, а закопать в потайном месте, что мы и сделали.
В поселок Элегест мы прибыли вечером. По домам нам расходиться не разрешали. На ночь вокруг поселка Грибков расставил посты.
Ночью Пупышев собрал тайное совещание в бане Егора Отева. Сюда, кроме меня, пришли И. Лопатин, И. Мокшин, К. Булатов, Е. Чередников и А. Кузнецов. Здесь было решено создать повстанческий отряд. Командиром избрали Пупышева. Отряд разбили па 2 взвода. Взводными командирами избрали меня и Лопатина.
Утром решили арестовать поручика и казаков. К нам охотно присоединились те дружинники, которые во главе с Малышевым самовольно вернулись в Элегест с Чадана.
Перед рассветом Пупышев бесшумно собрал отряд и окружил дом, где размещались казаки. И. Мокшин, К. Булатов и А. Кузнецов вошли в дом Первое, что увидели проснувшиеся в это утро казаки, были направленные на них дула. Им ничего не оставалось, как поднять руки и просить пощады. Быстро приспособили мы одну избу под каталажку и поместили туда арестованных.
Восстали также дружинники в Сосновке и других деревнях. Вскоре в Элегесте собрались бывшие дружинники из близлежащих поселков и решили образовать Подхребтинский повстанческий отряд. Командиром избрали Пупышева.
Весть о создании повстанческого отряда, а также о приближении к Туве сибирских партизан быстро облетела весь край. Казаки и усинская белогвардейская полурота, составленная из зажиточных крестьян, стали быстро отступать под ударами тувинских повстанцев из Чадана и Хемчика в Белоцарск.
Командиры нашего отряда решили встретить их на Усть-Элегестс, но нас постигла неудача. Задержать и разбить белых не удалось. С одной стороны, в нашем только что созданном отряде не было еще должной дисциплины и выучки. А с другой, командир Пупышев проявил некоторую нерешительность и мягкотелость к нарушителям дисциплины. Так, посланный в разведку Попов разболтал белым о нашем плане, и те сразу же развернули цепи и выдвинули вперед пулеметы. Внезапность нападения была сорвана, а виновник не был наказан.
Казаки бежали из Тувы. Повстанцы разъехались по своим поселкам. Когда же в Туву пришла партизанская армия Кравченко и Щетинкина, то многие из нашего отряда вступили в ее ряды.