И. Антипин. Красная Сосновка

Весной 1918 года, после демобилизации с германского фронта я прибыл в поселок Сосновку, где жили мои родители.
В Сосновке в то время насчитывалось до 80 дворов. Среди жителей были так называемые старожилы из староверов и новоселы, прибывшие в Туву в 1916—1917 годах. Староверы жили зажиточно, занимались охотой; землепашество у них было подсобным. Новоселы же в своем большинстве были бедняки-хлеборобы.
Я, как фронтовик, хорошо знал, что в России установилась Советская власть. Да и в Белоцарске, который я проезжал по пути домой, уже работал краевой Совет. Поэтому мне было странно, что в Сосновке все дела по-старому вершит царский писарь Жильков.
В первые же дни я встретился с надежными, сочувствующими Советской власти людьми — бывшими фронтовиками из бедняков: М. Абанниным, В. Вшивковым, Т. Евсеенко, Кравцовым, Кострицким и другими жителями поселка. Посоветовались сообща и решили организовать в Сосновке Совет. Разделял наше мнение и казак Владимир Крутиков, выгнанный из сотни перед ее уходом в Монголию, как неблагонадежный.
На общем собрании граждан каждый из нас рассказал о Советской власти все что знал; за что она борется, чьи интересы выражает. Большинство, особенно бедняки, горячо нас поддержало. Так был создан наш сельский Совет. Т. Евсеенко был избран председателем, я — секретарем и С. Вяткин — членом Совета. Разумеется, не все были довольны таким оборотом дела. Многие старожилы-староверы ушли с собрания еще до выборов. Особенно злопыхали оставшийся не у дел Жильков и прибывший недавно с Алтая черносотенец К. Иванов.
Сельский Совет приступил к мирной работе, несмотря на агитацию староверов, которые «вычитали» из библии, что якобы Советская власть — власть антихриста. Но народ видел своими глазами, что Советы — это его родная власть.
Вскоре нам стало известно, что в Турине и Уюке кулаки подняли восстание, были убиты руководители крайсовета товарищи Беспалов и Крюков. Узнав об этом, мы немедленно созвали собрание, на котором было решено организовать красногвардейский отряд и выступить на подавление восстания.
В отряд записалось человек сорок крестьян. Командиром избрали меня. Вооружились мы чем было возможно и направились в Белоцарск. Сюда же прибыли красногвардейские отряды из Атамановки и Элегеста во главе с С.К. Кочетовым и из других мест. Объединенный отряд красногвардейцев выступил на подавление турано-уюкского восстания.
Местным жителям было хорошо известно, что из себя представляли кулаки и купцы Турана и близлежащих поселков; На усадьбах богатеев Горчакова, Ширнина, Медведева, Ионина, Микешина, Сельдемешевых и А.Ф. Сафьяновой скопились большие табуны лошадей, отары овец, стада коров, здесь имелись крупные мараловодческие хозяйства. Купцы и кулаки жадно пили кровь как из местного трудового тувинского населения, так и из русских бедняков-новоселов. Эта свора и в последующие годы неоднократно выступала с оружием в руках против власти трудового народа.
Па подходе к Уюку мы встретились с отрядом усинских красногвардейцев во главе с тов. Филипповым. Создали следственную и контрибуционную комиссии. Часть восставших скрылась, а часть была арестована. Погибших товарищей с почестями похоронили в братской могиле. Над этой могилой красногвардейцы и уюкская беднота поклялись стойко защищать родную Советскую власть, давать беспощадный отпор всем вражеским проискам.
Летом 1918 года объединенные силы внешней и внутренней контрреволюции временно подавили в Сибири Советскую власть. В июле Туву наводнили белогвардейские каратели. Небольшие силы красногвардейцев не могли противостоять им и потерпели поражение. Наступили черные дни — аресты, порка, расстрелы…
В Сосновке арестовали тринадцать человек, в том числе меня. Приехавшего из Белоцарска к родным красногвардейца Никифора Артеменко всего исхлестали нагайками. Среди конвоиров оказался известный мне по Турану Иван Кузнецов. Увидел он меня и говорит:
— Эге! Вон какая птица попалась. Становись к стенке.
Посмотрел я на него и думаю: «Вот тебе и знакомый! Нет, пощады просить у такого не буду, не дождется». Я прислонился к стене. Забрал Кузнецов мою трубку, кисет, а стрелять не стал, видно попугать только хотел, но ничего у него не вышло.
Подвели нас к хате, где сельсовет был. Там уже собралось все местное кулачье. Выбежал из толпы рыжебородый старовер Терентий Ерлин, со всего маха ударил Артеменко в ухо и конвоиру на меня показывает, дескать, бей его. Кузнецов прикладом бах мне по голове, только искры из глаз посыпались. Выстроились каратели перед баней в две цепочки и ста ли нас через строй пропускать, прикладами утюжить. Банька маленькая всего 3 на 3 метра, а втолкнули нас туда тринадцать человек. Вместе со мной через строй карателей прошли Кравцов и Евсеенко.
Через некоторое время снаружи кричат: «А ну, атаман Красной гвардии, выходи». Не успел я выйти, как меня сразу сбили с ног и начали пороть.
Больно, сил нет, но не кричу — боюсь, мать на крик прибежит и ей попадет. Но она, видно, и без того сердцем почуяла, что с сынком делают, примчалась и бросилась меня отнимать. Тогда усинский подпрапорщик Маямзин, который меня порол, принялся избивать мать. Бил до тех пор, пока она не отползла прочь, заливаясь слезами. Спину мне так исполосовали, что живого места не осталось. После избиения опять втолкнули в баню.
Вечером к бане подошла группа карателей и сосновских староверов. Артеменко и Кравцова отправили в Белоцарск. Потом стали вызывать по одному. Среди арестованных оказалось немало таких, которые не были советскими активистами. Вызвали, например, новосела — старика Хорькова и спрашивают староверов:
— Этого за что били?
— Он нам все доказывал, что православная богородица лучше староверской, — отвечают староверы.
Казаки рассмеялись и говорят Хорькову:
— Иди домой. Теперь будешь знать, как за богородицу заступаться.
Меня почему-то не вызвали. Так и остался я лежать пластом, пока карательный отряд не ушел в Бай-Хаак. Ночью меня освободили.
От Меркурия Абанина узнал новости. Группа наших активистов скрылась в тайге. Каратели вооружили в Сосновке некоторых староверов. Казака Владимира Крутикова отозвали в Белоцарск и заставили служить в охране управляющего Урянхайским краем» Турчанинова, которого с издевкой называли маленьким Колчаком.
Дней через пять, по указанию колчаковцев, в Сосновке состоялось поселковое собрание, на котором избрали так называемый комитет общественной безопасности. Меркурия Абанина, выступавшего против кулаков, отправили в Белоцарск, а затем с группой ранее арестованных — в Минусинск.
Гоголем по селу ходили в те дни писарь Жильцов и К. Иванов, зло посмеивались над теми, кому досталось от карателей. Раз повстречало, со мной Жильков и спрашивает:
— Ну, где же ваша Советская власть? Не помогла она тебе. Небось признаешь теперь власть Колчака?
— Не признаю и никогда не признаю. А Советская власть жива, не задушишь, — ответил я.
— Мало тебе, знать, всыпали. Очень мало, — пробурчал Жильков.
Нет, пороли немало, но порка оказывала не то действие, которое было желательно белым. Карательный отряд, пройдя по посёлкам Подхребтинского района, многих арестовал и перепорол. Часть активистов, чтобы не попасть в руки карателей, тайгой пробиралась в Иркутск. В их числе находился и С.К. Кочетов. Позднее, пробираясь опять в Туву, он был арестован в селе Григорьевка и водворен в минусинскую тюрьму.
Оставшиеся в Туве красногвардейцы и члены Советов стали активизироваться.
Интересен следующий эпизод, имевший место в нашем селе. Казак Владимир Крутиков приехал в Сосновку и предложил комитету общественной безопасности созвать общее собрание. Предварительно он знал, кто из староверов выдавал карателям и участвовал в избиении сочувствующих Советской власти. Наиболее активных пособников карателей Крутиков прямо на собрании отхлестал нагайкой и предупредил, чтобы они не вздумали повторять своей ошибки в дальнейшем. После такое необычного собрания он уехал обратно в Белоцарск.
Разобиженные староверы из зажиточных послали вслед за ним делегацию к Турчанинову, надеясь найти у него управу на Крутикова. Несдобровать бы казаку, но, к счастью, когда делегация появилась в Белоцарске, Крутиков оказался дежурным по охране. К Турчанинову он, разумеется, никого не допустил, а делегатов попотчевал нагайкой и прогнал домой. Так, не солоно хлебавши, вернулась делегация в Сосновку. Теперь настала наша очередь смеяться над ними и спрашивать: «Ну, как, помогла вам ваша колчаковская власть?»
Но мы не только смеялись. Бывшие красногвардейцы обезоружили кулаков, которым колчаковцы выдали оружие. Собрали еще раз всех граждан поселка и всерьез предупредили: тот, кто посмеет выдать своих односельчан колчаковцам, будет расстрелян.
После собрания выехали в тайгу. Остановились километрах в десяти у знакомого тувинца — бывшего батрака у кулака Ерлина. Он соорудил для нас юрту и стал нашим связным — сообщал о передвижении карателей, доставлял из Сосновки продукты. К нашей группе примкнуло немало хороших товарищей: Василий Иванов, Семен и Иван Коровины, Саве¬лий, Григорий и Эммануил Завьяловы, Иван Разин. Зимой установили связь с бывшими красногвардейцами Бай-Хаака, Арголика, Березовки, Атамановки и Элегеста.
Хотя колчаковцы и принимали все меры для изоляции Тувы от Сибири, до нас все же доходили слухи о боях Красной Армии, о росте партизанского движения на территории, занятой врагом. Все это, конечно, не могло нас не радовать. Мы и сами замечали и догадывались, что у колчаковцев дела идут неважно. Не от хорошей жизни они принялись за организацию дружин из русского населения якобы для защиты от монголов.
Весной 1919 года в Сосновку приехал представитель колчаковцев Федоров и минусинский купец Рогалинский. На собрании они обещали выдать оружие. Это было для нас заманчиво и, подумав, я первый записался в дружину. За мной последовали мои товарищи. Но наша уловка не удалась. Колчаковцам донесли, что в дружину записались все сочувствующие Советской власти, и оружия мы тогда от них не получили.
Ио в этом деле мне помогло старое «знакомство». Еще летом восемнадцатого года, во время рыбалки на озере Чагытай, я познакомился с неким Маскалюком. Он выдавал себя за учителя, а на самом деле бежал от Советской власти из Сибири. Вот этот самый Маскалюк всплыл в девятнадцатом году уже колчаковским поручиком. Летом он появился у нас в Сосновке, записал всех, способных носить оружие, в дружину, а начальчиком назначил меня. Маскалюк сообщил мне, что начальником участка, в который входит Сосновская дружина, является прапорщик Летуновский. Винтовку и патроны он выдал только одному мне. Все это меня очень удивило, и я спросил Маскалюка, знает ли он, что я был в Красной гвардии. Он ответил:
– Знаю. Но уверен, что вы искупите свою вину.
— Ну, что ж, смотрите, — говорю, – сами. Вам виднее.
Вечером собрались у меня товарищи, решили оружие получить, но не для того, чтобы воевать с тувинскими повстанцами, которые уже теснили колчаковцев. Наоборот, при удобном случае, мы сами думали расправиться с беляками. Наша хитрость удалась. Часть дружинников, находившихся на постах, получила оружие.
В июне 1919 года положение колчаковцев стало критическим. Вооруженное восстание хемчикских аратов против белогвардейцев имело несомненный успех. Колчаковцы, теснимые Красной Армией, не могли в то время бросить в Туву значительные силы. В довершение всего в Туву двигалась партизанская армия Кравченко и Щетинкина. Белогвардейцы, чтобы не попасть в мышеловку, стали готовиться к бегству из Тувы. Их паническое настроение нам было хорошо известно. Мы стали готовиться к выступлению. С радостью узнали, что в Элегесте и Атамановке дружинники восстали против колчаковщины, арестовали прапорщика Грибкова и пять казаков.
Сразу же я разослал нарочных на все посты, чтобы собрать дружинников в Сосновку. Семену Карелину приказал догнать и арестовать недавно выехавшего из Сосновки Маскалюка. Вскоре Маскалюк стоял передо мной и требовал объяснений.
Объяснения были краткими:
— Как видите, я следую вашему совету — начинаю искупать «вину». Чтобы не быть в долгу за мое назначение, назначаю вас… арестантом.
Маскалюка взяли под стражу. К вечеру в поселок собрались почти все дружинники.
На другой день вооруженный отряд под моей командой выступил и Сосновки в Элегест. В поселках, мимо которых мы следовали, к нам присоединялись вооруженные крестьяне.
Прибывшие в Элегест восставшие дружинники слились в один подхребтинский отряд. Командиром избрали Василия Филипповича Пупышева.
Создание нашего отряда в количестве более двухсот человек, выступление тувинских повстанцев и, главное, движение на Туву партизан-сибиряков ускорило бегство колчаковцев. Наша попытка истребить отступавший с запада на Белоцарск колчаковский отряд не удалась. Много у нас еще было неорганизованности, мало дисциплины. Да это и понятно – отряд только что был создан.
С неделю мы находились в Элегесте, занимая оборону на случай наступления колчаковцев. Потом получили сведения, что белогвардейцы из Тувы бежали.
Большой радостью для трудового крестьянства был приход в Туву партизанской армии. Я, Иван Коровин, Федор Цыганков и многие другие вступили в партизанские полки сибиряков. Около двухсот наших товарищей участвовали в Белоцарском бою. Оружие, добытое нами у колчаковцев, пригодилось.
В составе партизанской армии мы участвовали во многих боях в Минусинском уезде. Воевали до тех пор, пока не встретились с 5 Красной Армией, которая шла на восток, очищая Сибирь от колчаковщины. Многие партизаны Тувы вступили в Красную Армию и храбро сражались в ее рядах.
Весной 1920 года меня демобилизовали и разрешили вернуться домов. Тов. Щетинкин, у которого я одно время был адъютантом, советовал нам поторапливаться. У него были сведения, что в Туве бесчинствовали отряд монгольских оккупантов и местные феодалы, баи, купцы, от которых туго приходилось русской и тувинской бедноте.
Возвращались мы не организованно, а группами, потому что в период демобилизации находились в разных частях. Моя группа, в которую входили Т. Гладышев, И. Коровин, И. Разии и освобожденный из Красноярской тюрьмы В.М. Иванов, возвращалась в Туву одной из первых.
В Туране заехали к Кирюшкиным, но отдохнуть у них не удалось. Нам посоветовали поскорее ехать дальше, так как здесь бесчинствуют местные кулаки. Ночевали в Уюке у Власовых.
В Белоцарске мы застали полную разруху. Дома стояли без дверей и рам, печи поломаны. Переночевали в бане, выехали в Бай-Хаак. Крестьяне, увидев нас, обрадовались: «Наши возвращаются. Значит, сеять будем».
Наконец, добрались до Сосновки. Подходило время сева, нужно было решать вопросы с разделом земли и обеспечением неимущих семенами. Для решения этих и других вопросов собрали собрание, на котором избрали в сельский Совет В.М. Иванова, Г. Завьялова и меня.
Сельский Совет энергично принялся за работу. Землю разделили по едокам. У кулаков и зажиточных изъяли излишки семян и роздали их бедноте. К посевной провели на поля новую оросительную канаву. Трудовые крестьяне горячо поддерживали все начинания Совета. 
По предложению С.К. Кочетова сначала в Бай-Хааке, а потом в Березовке собрались активисты-партизаны и единодушно решили образовать подхребтинский партизанский отряд для охраны населения от кулацких банд. Командиром отряда был избран С.К. Кочетов, заместителями — А. Звягинцев и М. Гурков. Партизанской ротой в Сосновке командовал С.Г. Коровин.
Пахали землю и убирали хлеб с винтовками за плечом. Такие уж были тогда тревожные годы.