К. Чамыян. В колчаковском плену

Декабрьским вечером 1918 года в нашу юрту, стоявшую у горы Овеген на Овюре, зашел арат Андыгай. Он передал приказ сумонного дарги: срочно поставить человека, двух лошадей и 6 баранов в Ак-Чыраа для чужого войска. Мой отец заворчал, но делать нечего — пришлось подчиниться. Велел он мне собираться в дорогу.
В Ак-Чыраа было людно. Сюда прибыло человек триста белокитайских солдат. Были здесь и такие, как я, тувинцы, мобилизованные для обслуживания оккупантов.
На другой день после моего приезда отряд направился в Кара-Дуруг на Дус-Даге, где мы простояли до марта 1919 года. Все это время я служил поваром у князя Эренчина, иногда стоял на посту.
В марте отряд через Хандагайты прошел на Чаданское хурэ. Здесь расположились на ночевку. На рассвете раздались выстрелы и в нашу юрту ворвались белогвардейцы. Вооруженные казаки разбили голову Тумату Онгар-оолу, застрелили известного борца из амбын-нойоновского хошуна Анай-Хаалка и многих других невинных аратов. Эренчин и китайский офицер Кун спаслись бегством.
Оставшихся в живых около сорока тувинцев согнали в две юрты, сильно ругали нас за то, что мы — жители амбын-нойоновского хошуна — якобы пришли воевать с белогвардейцами, охранявшими хемчикские хошуны; грозились расстрелять нас всех.
В юртах было страшно холодно. Костер разжигать не разрешали, даже снег не был с земли убран. В течение месяца нас подвергали невыносимым пыткам. Особенно свирепствовал Соржу мээрен. Он все допытывался о числе китайских войск. Но что могли мы сказать ему — ведь мы и считать-то не умели.
Во время пыток убили старшего нашей тувинской группы – Чооду Донгай. Пытки были так тяжелы, что мы думали: лучше бы и нас расстреляли, чем так без вины мучиться. Сильно возненавидели мы непрошенных иноземных «гостей» — китайских богатеев и не меньше —тувинских нойонов, чиновников и колчаковцев.
Однажды утром в местности Чыдыг, около Чадана, послышалась перестрелка. Это начинались действия тувинских повстанцев против белогвардейцев. Охранявшие нас колчаковцы встревожились, быстро собрались и погнали нас на Чаа-Холь.
Тголюш Аскак-оол, измученный пытками и голодом, не мог двигаться, и его расстреляли на дороге. Казаки верхом гнали нас босых, как диких животных, не давая питья и еды.
Три дня мы пробыли в Чаа-Холе. Потом нас погнали дальше. Через реку Шагаан-Арыг нас переводили с арканами на шее. В глубоких местах наши головы покрывались водой, мы задыхались, а казаки, смеясь, тянули нас арканами.
По дороге нашу колонну догнал казак и передал приказ вернуться в Чаа-Холь. Здесь нас заковали в наручники. От них так болели руки, что мы не могли спать. Силы наши таяли, как снег под жаркими лучами солнца. В день нам выдавали по пиале воды и 4 сухаря. Из Чаа-Холя нас перегнали в Шагонар.
Когда мы находились в шагонарской тюрьме, к нам втолкнули арата Согун-оола. Он рассказал, что был очевидцем, как казаки схватили 16 тувинцев, кочевавших на Бельдыр-Кежии, Кызыл-Чыраа и Доргун-Бажи, искололи их штыками и, привязав к дереву, забили до смерти железной проволокой.
Вскоре нас погрузили на плот и отправили в минусинскую тюрьму. И прогулке мы встретили земляка — русского крестьянина с Баян-Кола. Он говорил по-тувински, и мы были рады этой встрече.
В минусинской тюрьме мы пробыли несколько месяцев. За это время мы испытали на себе новые тяжелые пытки и издевательства со стороны белогвардейцев. Но вместе с тем здесь мы познакомились с русскими партизанами, которые многому научили нас.
От них мы впервые узнали, что в Петрограде создано правительство угнетенных народов. Красная Армия и партизаны наносят врагу удар за ударом. Близок час освобождения всех угнетенных народов.
От этих радостных новостей нам снова захотелось жить. 
Осенью почти всех заключенных погрузили на пароход и перевезли в большой город. Я не знал, что на свете бывают такие города. Нам сказали, что это Красноярск.
Однажды мы услышали раскаты грома. Для нас это показалось странным — небо было чистое. Русские товарищи нам пояснили, что это приближаются Красная Армия и партизаны. Всех охватило радостное волнение, все ждали близкой свободы, но получилось иначе. Нас спешно погрузили в вагоны и отправили на восток. В далеком Имане нас разгрузили и поместили в лагерь.
Среди заключенных распространился брюшной тиф. Эта болезнь унесла многих людей. Умерли Кунзен, Полат, Чивиртык, Ховагандай и наш любимый товарищ из Баян-Кола. Я долго лежал без сознания, но выздоровел.
Вскоре после выздоровления, помню, произошел такой случай. В камеру вошел тюремщик и жена заключенного Гаращенко. Она подала мужу мешочек и заплакала. Тюремщик не разрешил им даже словом перемолвиться и сразу увел женщину.
Гаращенко вытащил из мешочка булку хлеба и разделил между товарищами по камере. В хлебе обнаружили письмо. Из него мне запомнились такие слова:
— Товарищи, рабочие, крестьяне, красные партизаны! Шлем вам, борцам за свободу угнетенных народов мира, за Советскую власть, свой большевистский привет! Смерть иностранным интервентам и белогвардейцам! Слава красным партизанам!
От души мы радовались этому письму. Оно, как крепкое братское рукопожатие, сказало нам о многом: о том, что мы не одиноки, что на воле идет борьба; товарищи помнят о нас и вырвут из белого плена.
В конце 1919 года или начале 1920 года, точно не помню, в лагере стало тревожно. Где-то невдалеке шел бой. Вдруг дверь шумно распахнулась и на пороге появились люди в коротких шубах. На их шапках горели красные звезды. Они поздравили нас со свободой.
Трудно словами передать, что с нами творилось тогда от радости, от счастья. Так закончился колчаковский плен. Много наших товарищей погибло в плену, но те, кто остался в живых, просили оружия, чтобы отомстить за погибших, бороться за свободу парода. Плен был для нас не только мучением, но и школой. Школой, уроки которой не могли быть забыты и не пропали даром.
После недолгого отдыха в Хабаровске мы влились в разные отряды красных партизан. Вместе с хакасом Демирвоевым я попал в 1 взвод 3 роты 2-го батальона партизанской части Шевченко. В сражении с японскими интервентами и белогвардейцами был ранен.
Сейчас я колхозник колхоза «Свобода труда», Улуг-Хемского района. В 1946 году правительство за мой скромный труд наградило медалью «За трудовое отличие».

ДОНГАК ТОК