Рагозин. Партизаны Степного Баджея в Туве

Июль 1919 года . По Усинскому тракту в Туву движется наша партизанская армия. Вертлявая и бурная речка Ус, делая крутые зигзаги, три раза пересекает дорогу. В этих местах по тросам взад и вперед плавают старенькие паромы. У второй переправы на левом берегу Уса высится голый утес «Сахарная голова». Это место и облюбовали казаки и усинские кулаки-дружинники для своей засады.
Паром, тихо покачиваясь, мирно стоит на правом берегу, готовый оказать нам услугу, но переправляться бессмысленно. Не дойдет он и до середины, как белые откроют губительный огонь. Да, лучшее место для засады трудно придумать.
Нам предлагают свою помощь скрывавшиеся в тайге минусинские повстанцы. Они берутся провести нас в тыл противника. Штаб направляет на операцию Тальский полк во главе с Александром Марченко. Связные сообщили, что полк по тайге зашел в тыл. Канский полк демонстративно, будто бы не зная о засаде, приступил к переправе. Когда паром дошел до середины реки, с «Сахарной головы» открыли ружейный и пулеметный огонь. Это послужило сигналом к атаке тальцев.
Белые, не ожидавшие удара с тыла, дрогнули, бросились в панике бежать, но их всюду встречал огонь. Пять наиболее отъявленных бандитов, боясь попасть в плен, бросились с утеса и разбились на камнях. Только единицам удалось просочиться в тайгу. В этом бою было убито более шестидесяти казаков, более сорока дружинников сдалось в плен. С нашей стороны был один убитый и один раненый. Еще не отгремел бой, а переправа уже шла полным ходом — и паромом и вплавь на конях. Путь на Туву был свободен.
Навстречу нам из Усинска показалась толпа жителей. Они еще не знали толком, на чьей стороне победа и поэтому впереди несли икону, хлеб и соль, а за пазухой у одного старика красный флаг с надписью «Да здравствуют Советы!». Когда они опознали партизан, то быстро развернули флаг и прибили его на заранее приготовленное древко.
Тов. Кравченко принял от делегации икону, хлеб-соль и обратился к усинцам с краткой речью:
— Православные! Вам, наверное, говорили, что мы сжигаем храмы и выкидываем из хат иконы. Теперь вы видите, что мы принимаем ваши дары и никакого кощунства не делаем и не будем делать. Вы были введены в заблуждение белыми.
Икону Кравченко передал начальнику штаба А. Иванову и сказал:
— Храни этот подарок, как залог наших добрых отношений с усинцами.
После этой церемонии мы направились в Усинское. Имущество бежавших скотоводов-капиталистов было национализировано и сдано в армейские обозы.
В этот же день на собрании усинцев стали выяснять личность взятых в плен дружинников. После оглашения фамилии дружинника зажиточные усинцы, а их было большинство, хором кричали: «Это большевик». Дружинника, оказавшегося «большевиком», отпускали на свободу. Число арестованных таяло, а усинцы все продолжали кричать «большевик» и ни одного дружинника не назвали белогвардейцем. Так оказалось, что против партизан воевали «большевики». Мы хорошо понимали, что дружинники были матерыми врагами партизан, но в то время обострять отношения с усинцами нам было невыгодно.
Несмотря на подаренную икону и наш великодушный жест с освобождением пленных дружинников, добрых отношений с усинцами установить не удалось. Когда нам пришло время выступать и понадобились подводы, то оказалось, что усинские кулаки попрятали колеса, телеги и упряжь, а коней разогнали по степи. Собрали сход, но и это не помогло. Пришлось послать кавалерийский эскадрон по заимкам и в принудительном порядке запрягать лошадей. В Усинске для заграждения остался Манский полк под командой В. Гусева, остальные полки двинулись в Белоцарск.
В Туране с помощью бедняков опознали скрывавшегося там колчаковского полицейского Иванова. При колчаковском режиме он вооружал белые дружины, ловил сторонников Советов, пробиравшихся через Туран. Под угрозой расстрела Иванов показал место, где у него были закопаны винтовки. Здесь же оказался и список тех, кому он выдавал оружие. Обыски помогли изъять оружие у группы жителей Турана. Из табунов крупных капиталистов Вавилина и Медведева для нужд армии взяли несколько сот лошадей.
18 июля мы вступили в Белоцарск. Турчанинов и казаки бежали до нашего прихода. Второпях они оставили нам неплохой подарок — сто пудов пороха, около тысячи пудов свинца. Близ берега обнаружили брошенные винтовки и берданки. Их мы вытаскивали крючьями.
В леске у города партизаны нашли бочонок с виноградным вином. В тщетных поисках других бочонков партизаны ископали почти весь Белоцарск. Вместо вина было выкопано много патронов в цинковых коробках, что было для нас очень ценным.
Армия приводила себя в порядок, знакомилась с обстановкой в крае, принимала меры к обороне города.
Вблизи от Белоцарска по Верхне-Никольской дороге стоял монгольский оккупационный отряд. О нем мы узнали еще в Григорьевке. И вот через несколько дней после нашего прихода в Белоцарск со свитой явился командир монгольского отряда хатан-батор-ван. Он преподнес нам дар — рулон красного шелка. Впоследствии из этого шелка были сделаны знамена для наших полков.
Командование армии через хатан-батор-вана обратилось к Ургинскому правительству с нотой, в которой объяснялась причина ухода партизан из Сибири и испрашивалось разрешение пройти через Монголию в Ташкент для соединения с Красной Армией. Хатан-батор-ван обещался передать нашу ноту по назначению и сообщить нам ответ.
В это время из сел Подхребтинского района пришла первая партия добровольцев, изъявивших желание вступить в партизанскую армию. Потом к нам прибыли добровольцы и из других сел, расположенных по Большому и Малому Енисею. С прибывшим пополнением начальник штаба Иванов изучал «Устав товарищеской дисциплины», а Петров и я, как политработники, проводили беседы о задачах нашей борьбы, о долге солдата, о политике молодого государства. Вскоре для них наступила и боевая учеба — Белоцарский бой.
Из Усинска Гусев сообщил по телефону о приближении отряда Бологова численностью до двух тысяч человек с двумя орудиями и 14 пулеметами.
Манский полк стал отходить к Турану, а стоявший в Туране Канский полк под командой Логинова — к Белоцарску. На правом берегу остались небольшие отряды-дозоры.
28 августа показалась конная разведка противника. Полки заняли заранее подготовленные окопы. На другой день рано утром противник открыл орудийный и пулеметный огонь по Манскому полку и начал переправу в 7—8 верстах ниже Белоцарска. Связь с Манским полком была нарушена. Канский полк получил приказ сдерживать переправу пулеметным огнем, а потом отступать по берегу Енисея к Белоцарску с выходом на Верхне-Никольский тракт.
Внезапно было получено донесение, что конный отряд силой до сотни сабель обходит нас с левого фланга. Сейчас же против отряда белых были брошены особая советская рота под командой председателя Армейского совета тов. Сургуладзе и часть подразделений ачинцев и тальцев, которые и очистили наш тыл.
Весь день шла перестрелка. Штаб приказал полкам демонстрировать отступление и организованно занять расположенные на юге холмы, дугой охватывающие Белоцарск.
Весь день стояла сильная жара. К вечеру небо покрылось темными грозовыми тучами, засверкали молнии. Командование решило наступать на Белоцарск по всему фронту, прижимая противника к Енисею. Отряд Бологова был охвачен полукольцом наших войск, концы которого упирались в Енисей.
Цепи двигались и сжимались. Пулеметы с той и с другой стороны трещали беспрерывно. С их стороны били пушки, но в ночной темноте они не приносили нам урона. Партизаны дрались отважно. Белые тоже оборонялись упорно, но сдавали под нашим натиском назад. К полуночи дуга из наших войск сомкнулась и представляла теперь сплошную стену цепей. Бой шел уже в самом Белоцарске. Пулеметная и ружейная трескотня не прерывалась.
Наконец, наша пехота бросилась в штыки, а у кавалеристов пошли в ход сабли. Ржание коней, стоны раненых, звон шашек, крики «ура» и выстрелы — все слилось в один шум ожесточенного боя не на жизнь, а на смерть.
Эта схватка продолжалась часа два. Наконец, правый фланг белых дрогнул. Здесь триста новобранцев сдались в плен и свое оружие повернули против бологовцев. Это ускорило исход боя. Неприятель откатился к самому берегу Енисея и вскоре был сброшен в воду.
К трем часам ночи все было кончено. Около тысячи белых погибло в водах Енисея. Только часть командного состава да группа человек в двести выбралась на правый берег и панически бежала в сторону Уюка и Турана.
Когда взошло солнце и осветило золотыми лучами поле боя, мы стали подсчитывать свои потери. С нашей стороны оказалось убитыми 37 и ранеными 44 человека. Наибольший урон — 26 партизан убитыми — понесла одна из рот Тальского полка.
В бою были захвачены богатые трофеи — два трехдюймовых орудия, 250 снарядов, 1 французский и 11 русских пулеметов, тысяча винтовок, весь обоз со снаряжением и продовольствием.
На похороны павших товарищей собрались вся армия, много русских крестьян и тувинских аратов. Прибыл и хатан-батор-ван Максаржаб с пятьюдесятью подчиненными.
Над трупами павших партизан товарищи Кравченко, Щетинкин, Сургуладзе, Иванов, Петров, командиры полков и я произнесли короткие, но памятные речи.
Под опущенные боевые знамена и пение похоронного марша опустили павших товарищей в братские могилы. Из тысячи винтовок и двух пулеметов был дан троекратный прощальный салют.
Могилы обнесли сделанным Щетинкиным деревянным штакетником. На двух столбах прибили большую доску. На ней я написал: «Вечная память погибшим за идеалы Советов». Ниже были написаны фамилии и имена всех погибших с указанием места рождения.
В день похорон у могил было вывешено написанное мной стихотворение:

За Саянским хребтом, в Урянхайском краю,
За Советскую власть пали братья в бою.
Ни свечей восковых, ни парчи, ни попов,
Ни рыданий, ни слез не видать у гробов.

Не видать и ни жен, ни сестер, ни детей,
Ни отцов-стариков, ни старух-матерей.
Все тут братья и дети семьи трудовой 
И все спаяны волей борьбы лишь одной.

Но печали печать на всех лицах лежит 
И о чем-то тяжелом для всех говорит.
Но порой та печаль превращается в месть 
И готова весь мир буржуазный разнесть.

Речь борьбы, как огонь, с тех курганов лилась 
Да знамена над прахом висели склонясь,
Да лишь эхом прошел троекратный салют:
Спите, павшие с честью за Волю и Труд.

После Белоцарского боя в наши руки попали документы, дневники и письма убитых офицеров и солдат. Для нас — политработников — это был сущий клад. Из найденных материалов мы узнали, что армия Колчака деморализована и под натиском 5-й Красной Армии откатывается к Омску, что среди белых генералов идет грызня.
Помню, что в одной из телеграмм генерала Сахарова делались следующие откровенные признания: «На армию надежды нет. Тыл развинчен, расшатан большевистским духом… Кругом среди частей войск ропот. Омск придется скоро сдать. Где будет точка опоры — неизвестно».
Партизаны верно шутили, что последнюю точку опоры царские генералы найдут скоро в земле.
Исход боя и данные о положении колчаковской армии, разлагающейся и идущей к окончательной гибели, говорили за целесообразность отказа от пути через Монголию. Кравченко, представители Канского и Манского полков высказывались на армейском съезде за поход на Минусинск с тем, чтобы в боях с белогвардейцами идти на соединение с 5-й Красной Армией. Щетинкин, представители Тальского, Северо-Ачинского полков сначала высказывались за поход через Монголию или через Кузнецкую тайгу в Томскую губернию, но после съезда согласились идти на Минусинск.
Когда вопрос о наступлении на Минусинск был решен, командование занялось урегулированием взаимоотношений между монгольским отрядом и местным населением. В ходе переговоров удалось добиться соглашения с командованием отряда монгольских феодалов — не нарушать мирную жизнь русских и тувинцев.
4 сентября 1919 года партизанская армия выступила из Тувы. Белоцарск остался почти пустым. Только в одном из зданий работал краевой Совет. Из крестьян был организован небольшой отряд, который мы вооружили берданами. Покидая Белоцарск, партизаны напоследок оглянулись на видневшиеся над Енисеем курганы — могилы, в которых вечным сном спали погибшие боевые товарищи.