Партизаны ушли

Была суровая осень 1919 года.
Партизанская армия Щетинкина, разгромив основной очаг белогвардейщины Минусинского и Урянхайского краев — банды Бологова и других колчаковцев, двинулась в обратный путь: Минусинск — Красноярск на соединение с регулярными войсками Красной Армии, шедшей тогда из центральной России в Сибирь для разгрома Колчака.
С партизанской армией Щетинкина ушли и местные партизаны Кочетова и Хлебникова. Нойоны, ламы и кулаки, обрадовавшись уходу красных партизан, начали расправляться с аратами-бедняками и русскими батраками.
В Каа-Хемском районе, в Сарыг-Сепе и его окрестностях орудовала банда купца Сафронова и кулака Мелегина, которые до ухода партизанской армии Щетинкина скрывались в районе Тере-холя. Особенно лютовали сыновья Чолдак-Степана.
По Каа-Хему стали собираться новые партизанские дружины, но они еще не начинали боевых действий.
Бандиты напали на аалы под Терзигом. В одной из юрт они схватили нашего Кол Санжа.
Уйдя из Сарыг-Сепа вместе с Тарбаганом, Веденеем Сидоровым и другими батраками, он работал связистом у партизанского руководителя Сергея Хлебникова.
За годы батрачества у местных кулаков Санжа возненавидел баев. Он одним из первых тувинцев иступил в партизанский отряд Хлебникова, действовавший в Каа-Хемском районе.
Белобандиты его закопали живым.
Я боялся оставлять мать одну. Только по необходимости отлучался в Сарыг-Сеп да ходил проведать брата Пежендея и сестер.
На время Каа-Хем затих. Приходили вести, что новые партизанские группы из восточных и центральных поселков Тувы стягиваются к Хем-Белдиру под начальством Сергея Кочетова, возвратившегося из партизанской армии Щетинкина.
Но из наших мест партизаны исчезли. Этим воспользовался мой хозяин Чолдак-Степан. Однажды, отдуваясь и отгребая назад сбившиеся на глаза мокрые волосы, он подбежал к нашему чуму. Чолдак-Степан был взбешен, не мог отдышаться, только гудел:
– У-у-у!..
Немного отошел, захрипел:
— Ядараан кулугур, а-а-а! Видела? Партизаны ушли твои, теперь их нет! Го-го-го! Хватит вам! Повидали свободу!
Мы молчали. Мать старательно набивала трубку. Опустившись к костру, она приложила уголек к чашечке с табачной пылью и стала прикуривать, всасывая воздух быстрыми рывками, как будто боялась, что огонь в трубке погаснет, не успев разгореться. Ее бледные щеки то глубоко втягивались, образуя воронки, то снова широко раздувались. Овладев собой, она тихо спросила:
— По какому делу ты пришел, хозяин?
Чолдак-Степан ехидно захохотал, уткнув руки в бока и вскидывая голову, как турпан, заглатывающий мальков.
— Го-го-го! По какому делу! А по какому делу твой щенок убежал? По какому случаю моего Сивку красным отдал? Хватит! Пошли!
Еще минута — и Чолдак-Степан по старой привычке вцепится в мои волосы. Я вышел из чума. За мной грузно вывалился Чолдак-Степан. Достал из-за голенища кнут и кивнул на дорогу. Я не двигался с места.
Чолдак-Степан замахнулся. Он хотел меня проучить. Но мать уже была здесь. Она схватила хозяина за руку, воскликнула по-русски:
— Не делай греха! Не делай греха!
Хозяин взревел, обливая ее потоком брани.
Мать не сдержалась и плюнула ему в лицо. Я оглянулся — нет ли вблизи людей — и шагнул к матери. Что с ней? Она стоит на коленях? Нет — сидит на земле, покачиваясь из стороны в сторону, как будто рассказывает старинную сказку. По ее голове растеклась кровь. Отвернувшись, Чолдак-Степан вытирает рукоять кнута.
Видя, что я поднял камень и подхожу к хозяину, мать остановила меня:
— Оставь! Он больше не тронет…
На другой день за мной приехали гонцы от Идам-Сюрюна. Они угрожали матери законом «девяти пыток», если я не повинюсь перед хозяином и снова ослушаюсь его.
— Прощай, авам! Я пойду посмотрю…
Провожая меня, мать сказала:
— Пойди посмотри. Поищи людей, у которых есть новый закон, защищающий бедных.