Глава пятнадцатая. Перед судом

Во время допросов Буян стал все чаще терять сознание. У него начались припадки. Врач не приходил. Он бредил на нарах. Охранники изредка обливали его холодной водой. Это помогало, но ненадолго. Одежда не успевала сохнуть, и от постоянной сырости Буян был простужен. Бывает, покажется охраннику, что у заключенного вновь припадок, нальет ведро воды и со всей дури хлестнет ледяной струей по тощему телу. Буян вскакивает, как ошпаренный, задыхается, кричит. Охранник в ответ орет: «Хватит симулировать, черт проклятый, привык в обмороке лежать, чтобы не ходить на допросы!».
Хоть и бросили их в одну камеру, Петров, Дондуп и Буян разговаривали мало. То одного уведут, то другого… всех пытали. Все теряли сознание, их приволакивали измученными, избитыми, на грани жизни и смерти. Какое тут общение по душам? Одно то ли радует сокамерников, то ли приводит в неистовство: снова я жив, снова дышу.
Буян помнит, что Петрова привезли с золотого прииска Эми, где работает Хойлар-оол. Там его зовут Колей. Там же живут Кошкар-оол и Демир-Хая. Буян не стал выспрашивать, что делают они на этом прииске и когда вернутся. Нет любопытства. В тюрьме интересует одно: как выйти живым.
Что случилось в последние дни – неизвестно, но допросы прекратились. Буян спал как убитый, даже поесть забывал. Раны рубцевались. Днем его никто не вызывал, ночами никто не будил. Иногда заключенный не мог отличить дня от ночи, все спуталось в сознании. Он глупел, словно рыба, затаившаяся в иле, словно тарбаган, спрятавшийся в норе.
Странно, когда неожиданно прекращаются все пытки, которые длились день и ночь месяцами. Может, и хорошо, когда черные тучи, собравшись над головой, гремят, бьют молниями, и неожиданно затихают. Наступает тишина. А потом сверкнет молния и вспыхивает, сгорает одинокое дерево…
– Скоро нас будут судить, – сказал Николай Иванович.
– Когда?
Петров пожал плечами.
А Дондуп, много слышавший о своем брате, ответил:
– Хемчик-оола и других судили на открытом чрезвычайном суде. Теперь они так не делают. Придумали всякие коллегии, «троики». Может, что еще новенького появилось.
– Что такое коллегия?
– Судебная коллегия – это когда собираются несколько человек, назначенных министерством внутренних дел, и начинают судить человека. Это имеет какой-то смысл, потому что приходит несколько работников. «Тройка» действует гораздо быстрее, в составе суда всего трое человек. И не надо им собирать много народу, устраивать открытые суды, шумиху понимать. Всегда готовы собраться секретарь ЦК партии, министр внутренних дел, государственный прокурор или их заместители. Придут втроем и договорятся: расстрелять так расстрелять, посадить так посадить, сослать так сослать.
– Так легко решить судьбу живого человека? – пришел в бешенство Буян.
– Э-э, братишка, мы теперь не люди, а враги народа, ты запамятовал? Никто тебя не пожалеет, расстреляют и все. Счастье, если посадят или отправят в ссылку. Буяна сорвало с места:
– Я честный сын арата. Я ничем не провинился перед партией и правительством. Слово одно, кулака два!
– Я тоже невиновен, – спокойно ответил Дондуп.
– Ну подумай, дурья твоя башка, откуда здесь взяться контрреволюционерам, в Ийи-Тале или Хайыракане? Это же край партизан: Чульдум, Балган, Оибаа из адыг-тулушей…
– Тогда почему твой брат Хемчик-оол стал врагом народа? К тому же главарем контрреволюционеров?
– Ну хорошо, хорошо, пусть будет так, – устало махнул рукой Дондуп. – Пусть Ийи-Тал и Хайыракан будут родиной конрреволюционеров. Только я никогда не поверю, что мой брат Хемчик-оол – враг народа. Время идет. Узнаем правду.
Буян глянул в дырочку двери и испугался:
– Тихо, Дондуп! Охранники услышат.
Петров глубоко вздохнул:
– Был бы я одинок… жена давно умерла, родственников нет. Пусть бы посадили, пусть расстреляли. Хоть отдохнул бы, успокоился. Дочку, Лизу жалко. Маленькая еще, ничего не видела, до сих пор озорничает. Когда мать умерла, я девочку совсем избаловал, жалел сироту. Откуда мне было знать, что жизнь такая наступит. Кому какое дело, что сказал я людям, что не надо срывать со стены портрет и топтать ногами? Что я наделал, дурак? Теперь пропала моя девочка, в далеком краю осталась одна-одинешенька. Хлебнет она без меня горя, – у пожилого человека по худым щекам покатились слезы. – Кто знает, может, вы уйдете отсюда оправданными. Лизу мою найдите… – Истощенный мужчина, из которого слова не могли выдавить нечеловеческими пытками, плакал, как малый ребенок, горько, навзрыд.