Тот самый медведь

Часа не припомню, чтобы сидел мой дедушка Мыйыт без работы: всегда себе какое-нибудь дело найдёт. Вот и в тот день он аркан делал, я рядом путы вязал — помогал ему и учился. Калдарак в тени лежал. Вдруг — вскочил, потянулся, взлаял коротко и снова смолк. Значит, знакомого человека почуял. Сви­стнула плётка. Сильно наклонившись вперёд, почти касаясь конской гривы, ехал на подъём всадник на гнедом коне. Мы с дедом сразу узнали его: Оюн Долгай-оол, директор лесной школы в Чечектиге — вот кто это был.
— Беда! — закричал он, ещё не спешившись.
— Сойдите с коня, проходите в избу, башкы! — вежливо, учителем назвав, сказал ему дедушка. Башкы-учитель Долгай-оол всегда у него желанным гостем был. Встретятся, бывало, и говорят, говорят — не наговорятся. Не с пустыми руками Долгай-оол башкы в гости ездит: то табаку привезёт, то рубашку дедушке. Сидят вдвоём: дедушка рассказывает, учитель всё-всё в тетрадочку записывает. «Что-то он привёз на этот раз?» — загадал я про себя. Да нет. Не до подарков было. И впрямь беда нагрянула.
— Некогда мне, Мыйыт-анчы, спешиваться, некогда в дом заходить. Мед­ведь объявился! Прошлой ночью на наших свиней напал. Одну уволок. Ребятишки растили, старались — слёз-то теперь! Да и за самих детей страшно, погулять не выпустишь. Беда! Придумай что-нибудь, охотник Мыйыт.
— Бери. Твой будет! — Протянул мне дед новый аркан. Крепкий, из бычьей шкуры. Бабушка подошла: услыхала уже.
— Что ты, что ты, учитель. Какой из него теперь охотник! Болеет. Годы-то не молодые. Ест даже плохо, видишь, как выхудал? На марала и то нынче не ходил! — вступилась она за деда.
— Ой, старуха, такое говорить как ты можешь? Пятьдесят лет я разве с тобой не прожил? Моего ты неужто не знаешь нрава? Для чего в разговор ты ввязалась, право? Там, в лесу, удивительный дом детей — беззащитных детишек, как наш Четпей. Так неужто им в помощи откажу? Нет, пойду я. Хоть ночь, да посторожу! С трёхзарядным ружьём иду — не один! Как с тремя молодцами, всё углядим, — успокаивал так бабушку дедушка. И закончил молодецки: — Не бойся, старая, завтра вернусь!
Были, конечно, у нас в соседях охотники и помоложе. И ружья у них — получше дедова карабина. Только постреливали они незаконно разную дичину, вот охотинспекторы и поотбирали у них ружья. Эта ли причина, другая ли — только некому, видать, было идти на медведя, кроме моего старого дедушки с его трёхзарядной. Поехал он с Долгай-оолом на одном коне, мы с бабушкой и Калдараком долго стояли у двери дома, глядели вслед, пока не скрылись из виду наши всадники.
— Беда! Беда! Мыйыта-охотника медведь заломал! — только и слышалось утром по всему Салдаму.
Говорили: не стал наш дед у свинарника дожидаться. В лес пошёл, в засаде сидеть, чтоб не смог проклятый медведь до детей, до школы добраться. Говорили: башкы Долгай-оол с ним собрался в чащу густую, только дед наш один пошёл, пожалел, знать, жизнь молодую. Недалеко лежал шатун, ждал, зарывшись в сухой валежник. Дед присесть не успел — и тут победила хитрость медвежья. Не спасло ни ружьё, ни нож. Кто бы думал, что так случится! Верно сказано: чем живёшь — от того и смерть приключится. Потом уже вспомнил я: ведь это он сам, дед Мыйыт, часто присловье повторял:
— Что человек любит, то его и погубит.
Что же, как не охоту, любил он больше всего на свете, плотогон и таёжник, дед мой Мыйыт! Охота и погубила его, да не простая охота; людям хотел послужить он, малых детей оборонить от лютого зверя.
Всех охотников, известных в округе, собрал теперь Оюн Долгай-оол. Не пускала меня бабушка, поперёк дороги становилась — всё равно я взял Калдарака и пошёл. Шёл и знал: убью медведя.
Всю ночь прождали — не пришёл медведь. Утро забрезжило. Пустил я Калдарака по следу от того валежника. В чаще, где листвяк молодой и чёрная кислица-казыргана, залился лаем мой пёс. Так близко! Совсем рядом с нами, значит, затаился медведь. Нас много было — вот и не пошёл он, выждать решил. Калдарак до хрипоты лает — ни один из охотников с места не тронулся: робеют. Один, было, и в бега кинулся. Схватился я за его карабин, ремень лопнул — сбежал трус, да ружьё его у меня в руках осталось. Отличное ружьё! Тут я совсем осмелел. Стрелять меня дедушка Мыйыт научил, чего же теперь бояться?
Пусть я совсем один — во мне, со мною месть: как мог бы я уйти, когда он жив и здесь, тот ненасытный зверь, убийца старика? Я взрослым стал теперь, тверда моя рука! Охотники разошлись, кто куда, как будто и не слышали собачьего лая. Калдарак не унимался, охрип совсем. Заслышал мои шаги — пуще залаял. Вижу: медведь сидит на задних лапах, передние высоко поднял и глазами из стороны в сторону водит.
— Видишь, какой у медведя вид? Дурак-дураком сидит. Пока я не смолкну, в ум не войдёт. Бей его в сердце! Зверь не уйдёт! — как будто подсказал мне своим лаем Калдарак.
И внезапно стал я совсем-совсем спокойным. Прицелился прямо в сердце медведю и выстрелил. Отпрянул зверь, подмяв под себя молодую лиственницу, и рухнул, как подкошенный. Сразу оборвался лай Калдарака. Тут и охотники подошли: видно, не оставляли они меня один на один со страшным зверем, просто ждали, что будет. Стали осматривать, оснимывать тушу. В желудке зверя нашли копыта свиньи и дедушкин патронташ.
Того самого медведя я убил!
Хотел мне башкы Долгай-оол отдать гнедого коня — не взял я, пешком ушёл, не важен был конь для меня. Был жив охотник Мыйыт, наград он не признавал, — бывало, всем раздарит, что в тайге добывал. Нет его на земле, не воротить вовек — но оставил он мне бескорыстья завет.