Глава 7

Шел 1941 год. На западе громыхала война. Посуровели лица сельчан, группами собирались по вечерам мужчины, чтобы обсудить новости с фронта, послушать сводки Совинформбюро, которые я зачитывала им из «Тувинской правды». В нашей десятидворке только мы выписывали газету. Грустные расходились они по домам, даже балагур и любитель анекдотов Василий Евсеенко приутих. Надо сказать, что мы – пятнадцатилетние – несколько по-иному смотрели на происходящие события в начале войны. Слишком ярыми патриотами воспитывали нас в школе, мы считали Советский Союз самым великим и непобедимым государством и свято верили в его победу. Как-то я высказала свое мнение:
– Война долго не продлится. Посмотрите на карту: какая огромная наша страна, и какая маленькая Германия.
Папа возразил мне:
– Нет, дочка, немец – коварный враг и оружия у него больше. Видно, придется и нам воевать.
Мы – русскоязычное население Тувинской Народной Республики, – имели два гражданства, у всех взрослых было по два паспорта – тувинский и советский. У нас было две Родины. Поэтому все так близко к сердцу воспринимали отступление советских войск, сообщения о сдаче врагу городов, наступление немцев на Москву.
…Что будет, если сдадут Москву? Неужели я не буду дальше учиться? Семилетнюю школу я закончила на «отлично». На последнем родительском собрании в июне 41-го года наша классная руководительница сказала папе:
– Вашей дочери надо продолжить учебу в Кызыле, из нее выйдет толк.
Сколько раз я собирала сестренок и братишек и проводила с ними уроки, воображая себя учительницей!..
Родители еще больше заняты работой, у нас уже восемь детей, я старшая, много обязанностей лежит на мне. Все лето я вместе со взрослыми работала в поле. В конце августа закончили уборку зерновых, оставалась молотьба. После трудных дел приятно было искупаться в бане. После ужина папа сказал:
– Клава, сядь с нами, поговорить надо. Мы с матерью решили везти тебя на учебу в Кызыл.
– Как же? – дальше я не могла говорить, слезы душили.
Я даже не помню, сказала ли я родителям спасибо. Зато потом я всю жизнь была благодарна им за это решение.
На сборы оставался всего один день: папа сделал мне маленький сундучок, в него положили три ситцевых платья, полотенце, тетради с ручкой и чернильницей и завернутые в марлю мамины калачи. Папа дал мне десять акша на покупку учебников и всего необходимого.
Утром 31 августа он запряг лошадь, положили на дрожки мешок муки, мешок картошки и мой сундучок, и мы поехали. Опять я плакала, совесть мучила меня: все мои обязанности перекладывались на Шиму, даже учиться она будет в вечерней школе. А сколько раз я защищала деток от маминого гнева! Многие их ошибки в делах я исправляла, чтобы мама не сердилась. Кто теперь заступится за них?
На квартиру меня папа устроил у родной сестры мамы Раи – тети Стени Горевой. Вскоре я убедилась, что фамилия Горевы соответствовала их семье: очень больная бабушка, пятеро детей, маленькая хрупкая тетя Стеня и высокий, широкоплечий бородатый дядя Семен – восемь человек в семье, и никто не работал. Они только что переехали из Чербей в Кызыл, дядя Семен обустраивал свой небольшой домик, строил баню. Оказывается, мои родители еще в начале лета отвозили им в помощь муку, картофель и сало. И сейчас мы привезли продукты, поэтому меня приняли с удовольствием. У них было очень скромное питание: похлебка, картошка с квашеной капустой, галушки, затируха. А мы дома постоянно ели мясо, сало, яйца, молоко, сметану и отличный белый хлеб! Значит, были семьи, которые до войны жили хуже нас. Я стала девятым членом их семьи.
1 сентября я, Нина и Гоша пошли в школу, которая стояла на берегу Енисея. Это была единственная средняя школа на всю республику, здесь учились дети из разных уголков страны, причем она называлась учебным комбинатом, потому что кроме общего образования там дети получали профессии. Туве нужны были свои специалисты.
На первой линейке старшеклассников директор школы Иванов, высокий, энергичный человек с рыжими волосами, сказал, что мы должны чувствовать себя военнообязанными и вносить посильный вклад в защиту Родины. С восьмого класса вводилось военное дело, вел майор из военкомата, мы обращались к нему «товарищ майор». Все учителя в школе были командированы из Советского Союза: историчка Вера Петровна Горш из Ленинграда, Анна Ефимовна, наша «немочка» из Воронежа, физик – горьковчанин Севастьянов, влюбленный в Анну Ефимовну, хотя у него жена-цыганка и двое детей. Лариса Семеновна и Валентин Семенович Панфиловы были так похожи друг на друга, что мы считали их братом и сестрой, пока не заметили, что «сестра» ждет ребенка. Наша классная руководительница, калека от рождения, москвичка Александра Федоровна Бобкова, вела русский язык и литературу. А завучем была моя байхаакская учительница Екатерина Захаровна Сычева, она продлила контракт, так как под Москвой стояли вражеские войска. Как-то зашла она в наш восьмой «а», увидела меня и сказала:
– Молодец, Залуцкая, что приехала учиться. Это моя ученица, – сказала она моим одноклассникам. – Между прочим, очень старательная и ответственная, можете избрать ее старостой класса.
Вот так знакомство с завучем «не пошло мне на пользу». Меня избрали старостой. Я отвечала не только за дисциплину, посещаемость учащихся класса, но и за военные работы. Посредине двора школьники под руководством военрука рыли огромный котлован под бомбоубежище, старосты приводили ежедневно по пять человек и докладывали: «Товарищ майор, восьмой «а» на работу прибыл».
Работа была очень трудная, каменистую почву мальчики разбивали ломами и кирками, а девочки выносили ведрами камни наверх. Весь учебный год с небольшими перерывами в зимнее время работали все на стройке и только весной закончили перекрытие.
К концу первого полугодия мы не только познакомились друг с другом, но и подружились. Были у меня и близкие подруги: Катя Колодкина, Клава Лопатина, Мария Большинина, Аня Калиникина. И еще со мной дружили старшеклассницы Лариса Пахомова и Катя Манина, которые шефствовали надо мной. У Ларисы папа был редактором «Тувинской правды», жили они богато, и Лариса приглашала меня к себе домой. Накормит меня обедом, да с собой даст булочку или пирожок.
Новый 1942 год мы встречали по домам, слушая у репродукторов печальные вести с фронта. Ни новогодней елки, ни развлечений нам не устраивали, да мы и сами не хотели. Дядя Семен Горев уже получил повестку: «Явиться 9 февраля на сборный пункт для отправки на фронт». Всего два месяца он работал в «Тувзолото», и вот оформлял расчет. Тетя Стеня устроилась уборщицей в двух местах: в нашей школе и в клубе рядом со школой. Когда она уборку делает в клубе, мы с Ниной моем полы в школе, каждая по три класса. Учеников тогда не привлекали к уборке в классах, они много работали и без этого. Стояли сильные морозы, термометр показывал минус 40 и ниже. Настроение было подавленное: как в такие морозы повезут мобилизованных? Ведь автобусов в Туве не было.
Я с замиранием сердца ждала сообщений из Сосновки.
2-го февраля мы увидели несколько грузовиков, покрытых брезентовым верхом, которые остановились возле клуба. Мы, конечно, побежали смотреть: не наши ли? Но это был первый отряд из Балгазына, знакомых там не было. А шестого февраля на уроке физики я выглянула в окно и увидела папу. «Можно выйти?» – спросила я и пулей вылетела из класса в коридор. Навстречу мне шел мой самый родной человек, мой дорогой папочка. Я кинулась ему на шею и зарыдала во весь голос.
– Не надо так, доча, – успокаивал он меня.
Из кабинета вышел директор:
– Что случилось?
– Зашел с дочерью попрощаться. Через час отправка. Пойдем, доча, поговорить надо.
Папа взял меня за руку, я оделась и мы пошли в клуб. Там было много знакомых из Сосновки и Бай-Хаака, но мне ни с кем не хотелось разговаривать. Я думала только о папе. Он объяснил мне, что дядю Петю положили на операцию.
– Ты сильно похудела, знаю, что голодно тебе здесь, и матери там трудно, ведь все хозяйство и семь детей на ее плечах. Если мать позовет тебя, ты поезжай домой ей помочь. А доучишься после войны, – так говорил мне папа.
Уезжая, он беспокоился о детях, о жене. А у меня в голове панические мысли: только бы не убили нашего родненького на фронте, только бы скорее кончилась проклятая война, и папа вернулся бы домой. У меня в кармане лежал специально приготовленный носовой платок с мережкой – сама делала. Я отдала его папе, он обнял меня, крепко прижал к себе, поцеловал. В глазах его блестели слезы.
Раздалась команда:
– По машинам!
Мы еще раз обнялись, я видела, как папа поднялся в кузов, помахал мне рукой и скрылся в глубине.
Вдруг я заметила сидящего в машине дядю Сережу Зеленина. Он крикнул:
– Прощай, студентка! Ждите нас с победой…
Он погиб в декабре сорок второго.
Зарычали моторы каким-то жалобным стоном, спустились на лед Енисея, а дальше по вьющейся змейкой дороге поднимались вверх к Саянским горам. Семнадцать часов им предстояло ехать через Саяны до Абакана. В памяти всплыли строки из стихотворения:
А стужа лютая была…
Как будто он увез с собой
Частицу нашего тепла.
Только не о Ленине, а о папе думала я. Как доедут? Машины поднимались все выше, вот они уже похожи на спичечные коробки, движущиеся по серой ленте между снежными покрывалами. Закончились уроки, кто-то сунул мне в руку мою сумку, а я все стою и смотрю на дорогу. Исчезла из вида последняя машина, надо идти домой. Но ноги не слушались меня, оказывается, я отморозила колени. Еле добрела до дома, Нина оттирала снегом мне колени и лицо. Потом меня уложили на мой топчан, под одеяло, сверху накрыли старенькой шубой, но я все мерзла, озноб колотил так, что зуб на зуб не попадал. Измерили температуру: – 39,5. Нина сбегала к Борисовым, принесла от них аспирин. А меня продолжало колотить. Подошла тетя Стеня с плачущим Витей на руках, приложила ладонь к моему лбу:
– Не помри, а то не рассчитаемся с отцом за тебя.
Но я не думала о своей болезни, только одна мысль была у меня:
– Как теперь жить?
Трое суток я не могла подняться с постели, душил кашель, кружилась голова, не могла ни есть, ни пить.
Девятого февраля уходил на сборный пункт дядя Семен, он не разрешил никому идти с ним, попрощался со всеми дома. Снова слезы, горькие минуты расставания.
Вечером пришла жена брата Феди Борисова и забрала меня к себе. Весь вечер Маша лечила меня: делала ингаляцию, распаривала ноги, натирала грудь жиром. Ночь я хорошо спала, утром она напоила меня молоком с медом. Болезнь отступала. Братка Федя пришел на обед рано.
– Что случилось? – спросила Маша.
– Приехали кочетовские, надо проводить Макаровых.
Муж тети Василисы Иван Васильевич и их сын Семен уезжали на фронт вместе. Они сидели у своих родственников Земцовых, туда же пришли мы. Дядя Ваня был уже выпивший, он ругал Гитлера и уверял всех, что его обязательно убьют. Наш бойкий, смелый дядя Ваня, похожий на Чапаева, сидел сейчас с поникшей головой.
– Я-то пожил, а ну как моего Семена убьют, у него ведь двое малых деток и жена молодая, – говорил он.
Его предчувствия сбылись: оба Макаровы – отец и сын – погибли в 1943 году. Но раньше всех получила похоронку тетя Стеня Горева, ее муж погиб 23 июня 1942 года.
После прощания с Макаровыми еще больше терзал меня вопрос: «Как дальше жить?». Я поделилась своими раздумьями с браткой Федей и Машей. Они уговаривали меня:
– Поживи у нас, подожди, что скажет тете мама Рая.
У них мне было хорошо: питание нормальное, и никто не мешал уроки учить. Но брат часто уезжал в командировки по Туве, а Маша работала на телеграфе и оставалась на ночные дежурства. Я одна боялась ночевать в пустой квартире и уходила к Горевым. Да и продукты мои были у них. В школе меня окружили одноклассники, уговаривали:
– Перестань грустить, у многих отцы уехали на фронт. Думай о хорошем, и вернется отец.
Я призналась, что мне придется бросить школу, чтобы помогать мачехе.
– Чем ты поможешь? Землю, что ли, пахать будешь в колхозе? – возмутилась бойкая Надя Герасименко.
Борис Черкашин сказал:
– В городе есть краткосрочные курсы бухгалтеров и кассиров. Попробуй туда поступить.
После занятий Борис и Надя повели меня устраивать на курсы. В приемной сидела пожилая женщина:
– Что вы хотите?
Бойкая Надя рассказала ей все обо мне. «Понимаете, она отличница, ну не может же она век копаться в земле!». Надя жила в Кызыле, и сельский труд казался ей невыносимо трудным.
Женщина внимательно выслушала, а потом спросила:
– А паспорт есть?
– Нет, мне еще нет шестнадцати.
– Я бы вошла в ваше положение, но без паспорта мы не принимаем. Как же доверить серьезное дело несовершеннолетней? Подрастите, потом приходите.
И мы ушли.
Подружки рассказали обо мне нашей классной руководительнице, Александра Федоровна долго беседовала со мной, убеждала, что нужно хотя бы 8-й класс закончить. Я продолжала старательно учиться, но душу терзали сомнения: что делать? Вдруг слегла совсем старенькая бабушка Власиха – тети-Стенина и мамы-Раина мать. Мама приехала к нам в Кызыл навестить бабушку, привезла продуктов, моего любимого сосновского хлеба.
Я рассказала, что не приняли на курсы.
– Да какая из тебя, господи прости, бухгалтерша? Ты же на учительницу хотела выучиться, – засмеялась она.
– Клавонька, зимой в колхозе нечего делать, летом приедешь – свое отработаешь. Пока в амбаре отцовский хлеб есть – учись. Отец хотел тебя выучить. Слава богу, он в трудармии.
Мама уехала, а я еще с большим усердием вгрызлась в науки. Закончилась третья четверть, но весенних каникул не было, зимой, правда, три дня давали на отдых. Четвертая четверть продолжалась меньше месяца – с 25 марта по 20 апреля. Двадцатого апреля на линейке восьмым и девятым классам объявили, что мы должны выехать в колхозы на весенние полевые работы на месяц, а вернувшись, будем сдавать экзамены. Это было для нас неожиданностью. Как попасть домой? Ведь никакого транспорта, и на лошадях никто в это время не приезжает в город. Из Сосновки нас было пятеро: я, Евсеенко Зина, Даньшина Лида, Носкова Полина и Фейман Лида. В Сосновке мы дружили, а в Кызыле все жили в разных концах города, общались только во время перемен, перебросимся словами, и все. Теперь мы собрались, чтобы решить, как добраться до дому.
– Чего тут решать, нужно идти пешком, – сказала Фейман.
У всех зрела та же идея. Решили выйти завтра же. Сбор в 5 часов утра на горке, где начиналась дорога на Бай-Хаак. С собой решили взять по куску хлеба, бутылке воды и учебники, надо ведь к экзаменам готовиться.
Солнце только поднималось из-за горизонта, небо синее, и хотя было прохладно, день обещал быть хорошим. Поначалу шли быстрым шагом, так как дорога была под гору. Настроение хорошее, предстояла встреча с родными. Пробовали даже песни петь – не получалось, веселые рассказы тоже не шли на ум, думалось только об одном – скорей бы дойти.
– А если на нас волки нападут? – спросила трусливая Зина.
– Типун тебе на язык.
Солнце поднималось все выше, чтобы не напекло головы, мы надели белые платки. Все чаще прикладывались к бутылкам с водой, знали, что в тридцати километрах от города есть у дороги ручей, хлеб решили не есть до ручья. Дальше дорога шла по увалам то вверх, то вниз. Пустая серая степь с небольшими островками зеленой травки, яркое солнце утомляли глаза, приходилось смотреть только под ноги. Взобрались на очередной увал и в низинке увидели наш долгожданный ручей, возле которого стояла юрта и паслись овцы. Мы бегом бросились вниз, хотя до ручья было еще километра два. Вот и водичка, пей, сколько хочешь! Мы умылись, освежили лицо, руки шею, помыли ноги. Поели хлеб, макая его в холодную водичку. Легли на мягкую травку, задрав ноги вверх. Подошла хозяйка юрты:
– Откуда идешь?
– Из Кызыла в Сосновку.
– Ай, халак-халак, – покачала она головой и ушла в юрту.
Через минуту прибежал из юрты мальчишка и принес нам кусочек сушеного бараньего мяса. Мы разломали на пять частей и с превеликим удовольствием съели его. Мальчик удивленно смотрел на нас.
– Четтирдим! – крикнули мы, чтобы мать услышала.
Десять или двадцать минут мы отдыхали, трудно сказать. Да надо дальше идти, впереди еще пятьдесят километров! По песчаной дороге в гору идти трудно, пошли босиком. Поднимемся на увал, полежим, задрав ноги вверх, а под горку легче идти. Только наша неженка Зина Евсеенко стала отставать: “Не могу дальше идти, голова болит”. Не бросать же ее на дороге, мы распределили по своим сумкам ее учебники, на ее голову положили холодный песок в платке. И дальше шагаем. Казалось, что солнце прошло зенит и теперь быстрее покатилось на запад. А может быть, мы медленнее шли. Преодолев очередной увал, увидели слева Сватиково озеро. Ура! Не больше тридцати километров остается. Зашагали быстрее, а ноги как деревянные, то обуемся, то снова разуваемся, но не сдаемся. Уже далеко позади озеро, вот и последний увал. Теперь нам хорошо видны освещенные солнцем Сосновские горы, остается 12 километров.
– Девчонки, давайте не пойдем через Бай-Хаак, ведь напрямик будет семь-восемь километров до Сосновки, – предложила Лида.
Все согласились, свернули с дороги влево и пошли, ориентируясь на вершины наших гор. Вот солнце стало садиться, горы покрылись какой-то серой дымкой, исчез наш ориентир. Как быть? Будем идти наугад.
Навстречу едет всадник:
– Эки, эштер! Вы как сюда попали?
Нам понравился его добрый голос, мы ему все рассказали.
– Скоро ночь, нельзя одним по степи ходить, волки нападут, верблюды сейчас злые, у них гон. Пойдем ночевать ко мне в юрту.
За небольшим увальчиком стояла одинокая юрта. Хозяин что-то сказал жене, она усадила нас возле очага:
– Чай жир?
– Да, да, конечно! Будем пить.
Она сняла с очага большой медный чайник, подала нам пиалы, наполненные до половины тарой – жареным пшеном, налила до краев соленого чаю с молоком. Это ужин, хозяин сидел рядом, он ловко покручивал пиалой, прихлебывая вместе с чаем тару – надо уметь обходиться без ложки. Мы съели все, попросили добавки чая, хоть и непривычно пить соленый. Нас уложили на кошму рядом с хозяйскими ребятишками, мы тут же уснули как убитые. А с восходом солнца хозяин поднял нас, опять накормили тарой с чаем, вывел на дорогу. Мы поблагодарили доброго человека и пошли на последний увал. Минут через десять заметили, что с увала спускаются повозки. Оказывается, наша одноклассница Галя Калмыкова позвонила по телефону своей матери, которая работала на почте в Бай-Хааке, и рассказала, что сосновские девчонки ушли пешком. Ее мать дозвонилась до председателя колхоза только вечером. А рано утром Николай Иванович послал нам навстречу нашего Василия и Мишу Евсеенко на двух дрожках. Так мы доехали оставшиеся 12 километров.
…Вот я и дома! Рада встрече с мамой, с сестричками и братишками, и они радуются. Мама Рая работает на свиноферме, Шима – настоящая хозяйка дома, Агнея ей помогает, Вася считает себя взрослым, хотя ему только одиннадцать лет, он работает в колхозе на лошадях, после уроков мальчишки вывозят навоз на колхозный огород. Сеня тоже стал помощником, то дров принесет, то двор почистит. Наши малыши подросли, Любе скоро шесть лет, Марусе четвертый годик, и меня не забыли. А карапуз Володя пытается ходить, держась за лавку. Хочу взять его на руки, но он куксится, я для него чужая тетя. В обед я сходила с мамой на ферму, а вечером помогла доить коров. Перечитала папины письма. Он кузнец, его оставили в Кемерово на сварочные работы по монтажу военного завода, вывезенного с запада. Писал, что чувствует себя нормально, только суп не может есть, в него для запаха кладут немного мяса, а он его не переносит, питается только кашей да хлебом. С ним на заводе работает Василий Евсеенко.
– Охрани, господь, нам нашего отца, – говорит не верующая в бога мама Рая.
Утром все поднялись рано, мама хлопочет у печки.
– Садитесь за стол пока горячие шаньги. Вот сметана.
Восемь месяцев я не ела любимых шанег со сметаной. Все сели за стол, мои родненькие, жаль, что папы нет с нами.
Потом я побежала в контору, две Лиды и Полина были уже там, только Зина пришла с опозданием. Председатель Романов проводил планерку с бригадирами. Потом подошел к нам:
– Что скажете, красавицы?
– Николай Иванович, дайте нам работу. Нужно привезти в школу справки.
– Приходите завтра, что-нибудь подыщем для вас.
На следующее утро завскладом повел нас к шерстобитке, выдал тюки шерсти и показал, как теребить шерсть на этой неуклюжей машине: двое крутят длинную ручку, двое раскладывают шерсть на вращающийся игольчатый барабан, одна подносит тюки и убирает из-под барабана мягкую, пушистую шерсть. Целую неделю мы работали с утра до вечера с часовым перерывом на обед.
Работа закончена, Николай Иванович похвалил нас, велел бухгалтеру начислить нам по два трудодня за каждый день, и выдал справки. Потом вспахали наш огород, мы с мамой делали грядки. Первомайский праздник никто не отмечал, все колхозники работали. На маминой работе вообще нет ни праздников, ни выходных, свиньи всегда хотят есть, правда, за выходные дни свинаркам начисляли двойные трудодни.
Я старалась во всем помогать маме. После девятого мая посадили в огороде картофель: мы с мамой с лопатами, Шима с Агнеей бросают в ямки картошку, Вася с Сеней достают ее из подполья и носят в ведрах в огород. Все вместе быстро справились.
Вечерами я зубрила, готовилась к экзаменам. 19-го мая отправлялся в Кызыл колхозный обоз с мукой – в помощь фронту, – и мы пристроились с обозом.
А 20-го мая я провожала на фронт дядю Петра и братку Федю. С ними отправляли первый отряд тувинцев-добровольцев на войну.
Дядя Петр, единственный папин брат, воевал чуть больше года, погиб в июне 1943-го. Федор Борисов погиб в декабре того же года, знакомая почтальонка принесла мне в школу похоронку, так как Маша переехала жить к своим родственникам, их квартира пустовала. Горько оплакивала я гибель старшего брата, все Борисовы жили в Советском Союзе, а он должен был отработать положенный срок после учебы. Был он начальником республиканской телефонной связи. Мы его очень любили, он часто приезжал к нам в Сосновку, обязательно угощал шоколадными конфетами, только от него мы узнали вкус дорогих сладостей. Красивый, высокий, всегда подтянут и хорошо одет – таким я навсегда запомнила его. Но жестокая война не щадила ни интеллигентов, ни простых рабочих и крестьян. Скоро год идет война.
В мае мы наблюдали еще за одними проводами на фронт. Недалеко от нашей школы был паром, на котором по Енисею переправляли машины с мобилизованными. На машинах сидели бородатые мужчины в какой-то странной одежде. Оказывается, привезли староверов из Урень-Байхака, по их вере нельзя даже воду пить из общей кружки с «мирскими». Паром дошел до середины реки, вдруг один парень выпрыгнул из машины и исчез под водой. Люди зашумели, паром вернули назад, военные на двух лодках баграми проверяли дно. Прозвенел звонок, большая перемена кончилась, мы побежали на урок. Не знаю, нашли ли тело того парня, который самоубийством выразил свой протест.
После 20-го мая занимались одну неделю, и начались экзамены. Мы сдавали их почти по всем предметам, даже по тувинскому языку. Я сдала все экзамены успешно, хотя не обошлось без казусов. Перед физикой так волновалась, что надела платье на левую сторону, так и пришла в школу. Девчонки схватили меня и повели в туалет переодеваться.
Итак, закончен восьмой класс, впереди большое трудовое лето. Я вернулась домой, но там беда – тяжело заболела Люба. Позвали сосновского фельдшера, он покачал головой: везите в Бай-Хаак. Мама повезла Любу в районную больницу, выписали лекарства. Но как заставить ребенка принимать таблетки, когда она ложечку воды не может проглотить, горлышко заложено. Лежит наша девочка с закрытыми глазками.
– Все, – сказала мама и зарыдала.
– До утра не доживет. Клавонька, шей ей смертное платье.
Она дала мне ткань, я прижала отрез к груди, реву, не могу начать работу. Успокоившись, мама убедила меня, что надо сшить:
– Может оклемается, да порадуется новому платьицу.
– Мама, надо везти в Кызыл, – просила я слезно.
Чуть свет мама побежала на конный двор, выпросила лошадь и телегу, с ней ехать попросились еще двое. Мы уложили больную сестричку на мягкие подушки, и они уехали. Платьице на машинке напоминало, что может случиться непоправимое горе. Мрачнее тучи все дети, маленький Володя капризничает без мамы, никак не может привыкнуть ко мне. Я стараюсь держаться без слез. Вернулись мамины попутчицы на лошади, Вася сказал нам об этом, он часто крутился на конном дворе. Я про себя рассуждала: «Если мама не приехала, значит, Люба жива, значит, лечат ее в Кызыле». Дней через десять вернулась мама с Любой домой. Какая сестричка худенькая и бледная! Но мы снова все вместе, не потеряли никого. А платьицу Люба действительно была рада.
Еще одно чрезвычайное происшествие летом заставило поволноваться всю семью. Вася работал в поле. В жаркий день мальчишки организовали купание в каком-то пруду с мутной водой. Он нырнул, стукнулся об корягу, до крови расцарапал правый висок, но поначалу не придал этому значения. Вскоре лицо покрылось красными полосками, поднялась температура. Бригадир отправил его домой. Пока добрался до дома, все лицо уже было распухшее, красные полосы спускались на шею, на плечи. Мама повезла его в Бай-Хаак, там врачи дали направление в Кызыл. Опять мама повезла спасать ребенка от гибели. В областной больнице Васе выжгли каким-то раствором пораженную кожу и обработали йодом. Боль прошла, но очень долго лицо было в шрамах. Я боялась, что они останутся на всю жизнь, но постепенно сожженная кожица шелушилась, нарастала новая. Спасибо маме Рае за то, что сберегла всех!
Мне предстояло летом сорок второго года «отработать» свою учебу. Нужно как можно больше трудодней заработать, чтобы свой хлеб есть да еще маме помочь. Сначала нас – двенадцать девчат и ребят – отправили на строительство кошары для овец. Она строилась недалеко от озера Чагытай, стены были уже возведены, нам предстояло сделать перекрытие и построить загон. По дощатой лестнице девчонки поднимали наверх доски, а четверо парней сооружали из них потолок. Потом мы носили ведрами землю наверх, нужно было насыпать толстый слой, чтобы не проливал дождь. Работа была очень трудная, пробовали соорудить подъемный рычаг, но ничего не получилось, видно бригадир сам плохо разбирался в строительном деле. Парни уже укатывали землю на перекрытии тяжелым катком и, будто чтобы проверить наше сооружение на прочность, начался дождь. Мы спрятались от дождя в кошару – пока не протекает.
Рядом в долинке стояла юрта, мы знали, что там живет вдова чабана и восемь детей. Вот ребятишки выскочили из юрты и прыгают под дождем на лужайке. Дождь усиливается, мать загнала шестерых в юрту. Но двое непослушных малышей опять под дождем. Мы наблюдаем за ними, смеемся, как купаются. Вдруг прогремел гром, огненный шар стремительно пролетел от соседней сопки прямо на юрту. Раздался треск, рухнула юрта, загорелась, но огонь залило дождем. Когда дождь стал утихать, мы побежали на место катастрофы. Мать и шестеро старших детей были мертвы, в живых остались двое непослушных мальчишек лет четырех и шести. Наш бригадир съездил на соседнее стойбище, сообщил о случившемся, оттуда приехали мужчины на телегах, забрали тела и двух сироток и увезли.
После страшного события у нас было подавленное настроение, поскорей закончили строить загон и выехали в Сосновку. Дня два дали нам отдохнуть и отправили на сенокос, потом подоспела уборка зерновых. Только по субботам вечером нас привозили домой помыться в бане. В 12 часов ночи уезжали опять на полевой стан. Но мы умудрялись хоть на часок собраться возле клуба и потанцевать под гармонь. Утром с восходом солнца продолжались полевые работы. Мои одноклассницы работали в разных местах: Лида Фейман, как мальчишка, пристроилась на конном дворе, двоюродные сестры Лида и Полина работали с Полининой матерью в яслях, которые создавались на период уборочных работ. Зина нигде не работала. Ее мама, тетка Марфа, говорила, что «четыре чоловика из семьи роблють на ентот колхоз и будя з них», и не отпускала Зину на работу. А я сама рада была, что меня берут в бригаду.
В конце августа я вернулась домой, чтобы собраться на учебу. Мама сходила в контору узнать, кто повезет нас в город. Романов сказал:
– На правлении договоримся, сам заеду и скажу.
Вечером подъехал к нам Николай Иванович и говорит:
– Раиса, твоя дочь хорошо работала, вот ей мешок муки авансом. Завтра едут.
Я удивилась, ведь на трудодни начислялись доходы в конце года и никаких авансов. Михаил Лизин едет утром на полуторке в город, с ним и девчонки едут.
– Ну, спасибо, – говорит мама.
Утром подъехала машина, на ней были мешки с зерном, сидели наши девчонки и двое мужчин. Я попрощалась с моими родненькими, не обошлось без слез, ведь опять на год уезжаю. Мужчины погрузили мои продукты, и мы поехали по Хадынской дороге. Заехали на мельницу, чтобы смолоть зерно на муку, оказывается, мука нужна была для обмена на запчасти. Только к вечеру добрались до города.