Похороны Матвеевны

Был дождливый, но тёплый день, хоронили мать Ивана Павловича, Матвеевну. Рядом с могильной ямой стоят гроб с телом покойной и ящик с водкой. На дне ямы — вода. Иван Павлович-кормилец, шатаясь и стуча себя в грудь кулаком, вопит:

— Я не желаю топить человека в яме с водой!

Его уговаривают, что сделают настил, что всё равно Ленинград стоит на болоте, и что все мертвецы так или иначе, лежат в земле сырой. Но эти доводы на Ивана Павловича не действуют.

Крёстная тем временем угощает могильщиков водкой и тихо о чём-то шепчется с ними. Выпив по стакану, кладбищенские работники, рассовав по карманам бутылки, подхватили гроб и, скользя ногами по глине, понесли его к другой яме! Гроб уже опустили, а Иван Павлович всё ещё стоял, прислонясь к дереву спиной, и ругался. Его схватили под руки и, подведя к новой могиле, заставили бросить горсть земли. В ящике почти не осталось спиртного, а на кладбище появился свежий бугорок, всё, что осталось от матери дяди Ивана.

Мы, дети, молчали, поражённые происходящим. Мы не могли понять слово «смерть», и почему всё так просто…

Когда простой похоронный церемониал был завершен, Иван Павлович, до сего момента стоящий, вдруг, очумело посмотрев на свежую могилу, всхлипнул, сморкнул носом и, отвесив нижнюю губу, повалился на рыхлую землю, раскинул руки и замер. Все стоящие сочувственно смотрели на него, и, тихо переговариваясь, качали головами.

— Да, всё же не полено похоронил, а мать! — говорили одни.

— Конечно, не мыльный пузырь лопнул! Мать, всё-таки, — говорили другие.

— Тоскует, бедняга, — согласно кивали головами могильщики, с оттопыренными от водки карманами.

Стоящая в стороне старушка-нищенка, вдруг решительно подошла по-куриному, боком к крёстной, посмотрела на почти пустой ящик из-под водки, и, перекрестившись, прошамкала:

— Царство небесное вновь представившейся рабе Божьей… Как звали покойницу-то?

— Александра Матвеевна, — ответила Капитолина Александровна.

Нищенка продолжала бормотать, выжимая при этом две слезинки, и изображая соответствующую моменту скорбь на лице, сочувственно промолвила:

— …рабе Божьей Ляксандре со святым упокой…

Крёстная догадалась, чего желает усердная нищенка, и дала ей неполный стакан водки; та, не моргнув глазом, выпила. Потом, сморщившись, она снова перекрестила себя крестным знамением и пошла прочь.

А Иван Павлович всё лежал на свежем бугорке… Такие «страдания» были известны Капитолине Александровне. Наклонившись к кормильцу, она взяла его за волосы и приподняла голову, и все увидели, что Иван Павлович безмятежно спал, и к лицу его прилипли кусочки глины. Рот ему протёрли, и, взяв на этот раз за руки и за ноги, бросили в кузов машины, где недавно стоял гроб его матери, Матвеевны.

С тех пор к прозвищу «кормилец» прибавилось ещё одно, «страдалец». В наследство от матери ему достались картинки божественного содержания и вдобавок портрет Сталина. Картинки крёстная отдала нам с Люсей играть, а портрет повесила над столом, как было принято в то время.

Недолго украшал комнату великий вождь. Произошло следующее: Иван Павлович изменил Капитолине Александровне, его нашли на месте преступления, в квартире у какой-то женщины. Произошёл семейный скандал, перешедший в драку: всё летело и мелькало перед глазами — мука, тарелки, одежда. Вихрем кружили соседи, прибежавшие разнимать жену и мужа. Когда битва «на Куликовом поле», как назвали это происшествие, окончилась, всюду был невообразимый хаос! Лицо изменщика было поцарапано, губы были разбиты до крови; крёстная плакала и прикладывала к брови мокрую тряпку. На всю эту картину взирал с портрета «отец народов», но и ему тоже «перепало на орехи»: его нос и усы были заляпаны сырыми яйцами, и с рамки, в которую было вставлено полотно, повисли застывшие сосульки яичного белка, припорошённые мукой. За ночь положение с портретом усугубилось. От яиц он съёжился.

Произошло это событие в то время, когда за подобные «действия» с главой государства могли последовать нежелательные объяснения. Утром моя крёстная сняла полотно, и, налив тёплой воды в тазик, замочила его, сама же принялась приводить в порядок комнату. Мы с Люсей решили помочь ей, и, насыпав соды в воду, принялись в четыре руки старательно стирать портрет. Вода из светлой стала чёрной. Мы обнаружили, что полотно стало чистым — Сталина на нем не было! Моя подружка закричала:

— Мама, мама, Сталина больше нет! Исчез!

— Куда же он в ж… денется, — ответила Капитолина Александровна из комнаты.

— Нет-нет, исчез! Иди, посмотри, — настаивала Люся.

Крёстная вышла, и, посмотрев на полотно, ставшее обычной тряпкой, сказала:

— Да, верно, смылся, слинял наш отец родной!

Тряпку отжали, а в тазике осталась тёмная вода, в которой плавали отмокшие яичные желтки. В оставшуюся деревянную рамку был вставлен плакат, надпись которого гласила: «Не разрешайте детям играть с огнём!».

Немного прошло времени с тех пор, и картинки с божественным содержанием исчезли, а рамка с плакатом была сожжена во время войны, для тепла.