Елена Николаевна

Старики Уткины относились к той категории людей, которых в те времена называли “старорежимные” или “царской закваски”. Дед Ларион когда-то работал на Ижорском заводе, баба Аня служила у господ няней. Встретились они в Колпино, а после венчания переехали жить в Петербург. Вот и все, что я знала о них.

Дед Ларион был совершенно неприметный, скромный человек, и можно было подумать, что он вообще не живет в квартире. Только когда он перебирал лишку, его присутствие было очевидно. В таких случаях его приводили приятели и, втолкнув деда в открытые двери, говорили: «Вот он!» — и быстро исчезали. Баба Аня тащила его в комнату, но он сопротивлялся и кричал:

— Ты сначала скажи мне, кому на Руси жить хорошо? А? Скажи, тогда я пойду спать. Молчишь! То-то. Некрасов был умный мужик. Да. Ну что ты понимаешь в его сочинениях? Ни-че-го! Э-э-х.

Затем дед Ларион запевал: “В Красной Армии штыки, чай, найдутся, без тебя большевики обойдутся!” Его уводили в комнату, но еще долго раздавались выкрики и обрывки песни. Потом все затихало, и баба Аня говорила мне:

— Не бегай, не шуми, пусть дед выспится.

Иногда к бабе Ане заезжали старые приятельницы, но это было нечасто. Среди них на первом месте Елена Николаевна. Она была тоже колпинская, но в юности переехала в Петербург и служила горничной при больших господах. Это была высокая дама, ходила в шляпке, котиковой потертой шубе, с большим ридикюлем, а зубы у нее были золотые. Баба Аня говорила: «В молодости она слыла красавицей и умницей».

Когда Елена Николаевна приходила, то не раздевалась в коридоре, как все прочие, ее — вели сразу в комнату. В квартире наступала тишина, а все домочадцы, как говорила мама, «забивались по щелям», не мешая встрече подруг. Если случалось, что кто-нибудь приходил в это время, то пришедшего предупреждали: «Т-с-с, Елена пришла».

Я не допускалась ни под каким предлогом в комнату, а подглядывать в замочную скважину… и не думай!

Для Елены Николаевны ставился маленький самовар, извлекалась красивая фарфоровая посуда и серебряные ложечки. Я сидела в кухне на окне вымытая, причесанная и смирно ждала своей очереди увидеть ласковую даму. Собираясь домой, Елена Николаевна всегда вспоминала обо мне: «А где эта прелестная девочка?». При этих словах все опрометью бросались ко мне, стаскивали с окна и тянули в коридор, где двери комнат были распахнуты настежь и горели все лампы, могущие дать свет. Тащившие подталкивали меня вплотную к ней и останавливались в выжидательной позе. А Елена Николаевна, сощурив глаза и улыбаясь золотым ртом, вручала мне яблоко или конфету. Потрепав меня по щеке рукой, говорила, произнося слова в нос:

— Эта девочка трогает меня, она так напоминает мне одну княгинюшку и то безвозвратно ушедшее прошлое!

При этом Елена Николаевна театрально вздыхала и некоторое время задумчиво смотрела в потолок. Все присутствующие также хранили благоговейное молчание и тоже вздыхали, как будто также что-то потеряли навсегда. Дед Ларион деятельного участия во всей церемонии не принимал, но был галантен. Он целовал руку Елены Николаевны и как-то виновато улыбался при этом, весь его вид говорил: «Я больше ничего не могу для Вас сделать».

Мой отец не любил выходить из комнаты во время визита гостьи. «Приползла старая барыня», — говорил он. Тася иронизировала, намекая на отца: «Елена Николаевна — не чета нам. Она повидала Францию, Италию, Швейцарию, куда ей до нас, с нашими-то знаниями и образованиями».

Когда я пересказала отцу, что Елена Николаевна — не чета нам, она была во Франции, и в Италии, и еще где-то, я забыла…, то отец спросил меня: «А на Шпицбергене она не была?». Но этого я не знала.