Политработник

Жара. Каждый день бегаем купаться, сидим в воде до посинения. Но пора возвращаться домой, «как в воду лезь». Вовка Кляй черный, как негр, а у Шурки Сабурова вся кожа на спине облезла и шелушится. У Генки Воронцова тоже не лучше.

Стою у окна и смотрю, как постепенно собирается наша ватага мальчишек. Девочек не видно, значит, чем-то заняты по дому.

В струящемся воздухе запах асфальта. В тени у заборов, высунув язык, лежит рыжая собака по кличке Бойка. Стайка воробьев прыгает у трубы, из которой капает вода. А вот показалась Галя Зубаткина, и я спешу выйти во двор. Через 10-15 минут все в сборе! Выходим на улицу. На углу 12-ой линии толпится народ: наверное, кого-нибудь сбила машина! Бежим! Но это громкоговоритель — радио.

Говорит Сталин, едва ворочая языком. Народ стоит, слушает. Многие из слушающих сходятся во мнении, что миф о германском превосходстве был создан «отцом народов» для оправдания огромных потерь наших солдат, ведь всем было известно, что в 1941 году Красная армия не только не уступала германской в военной мощи, но даже отчасти превосходила ее.

Разговоры взрослых нам, детям, не интересны. Постояв еще немного, уходим.

Вечером маме, пришедшей с работы, я сказала:

— Выступал Сталин!

— Знаю без тебя. Жареный петух клюнул в задницу, заговорил!

— Какие странные выражения у взрослых, очень загадочные, — подумала я и представила петуха, изжаренного в духовке.

После речей Сталина всюду возникают митинги. Только и слышно «до последней капли крови», «не пощадим своей жизни», «смерть немецким оккупантам», «отстоим от врага нашу Советскую Родину!». Баба Аня выключает радио и ворчит:

— Свою Родину каждый защищает от врагов, и это не имеет значения Советская она или нет!

Из окна видно, как на складе, где кучами лежит железо, сидят рабочие, на этот раз одни женщины. У верстака, где до войны разливали водку, вертит головой политработник. В его руках газета. Он читает, то и дело вытирая лысину платком. А небо над городом раскалывается от зноя. Оратор с газетой взмахивает рукой, выкрикивает патриотические лозунги и сыплет цитатами давно умерших мудрецов. Но женщины угрюмо молчат, кидая взгляды на небо, с которого так и поливает жаром. Их лица замкнуты, все сидят как бы оцепенев. Наконец раздается визгливый выкрик:

— Заткнись! Не хрюкай, пока не выложили!

— Наслушались всяких речей, по гроб хватит, — выкрикнула еще одна женщина.

— Нечего тараторить, бери винтовку и шуруй на фронт, нечего нам речи разводить, — закричала третья женщина.

Далее невозможно отличить отдельных фраз, все слилось во всеобщий гомон. Все задвигались, из общей массы слов доносятся крепкие словечки. Работницы галдели все разом, выкрикивая наболевшее и затаенное. Теперь все выплеснулось из глубин их душ. Обвинением звучали слова возбужденных женщин:

— Кричали, пели, хвастали: «броня крепка и танки наши быстры!»

— И впрямь «быстры», вишь, как драпают!

— Смотри, через месяц в Ленинграде будут!

Пропагандист без успеха пытался овладеть вниманием женщин давно набившими оскомину лозунгами; но его перебили:

— А насчет победы нам нечего лекции читать, мы и без лекций знаем, что победим. Наша страна не Бельгия, за один час не пройдешь.

— Бабы, мужиков наших перебьют, они же совсем не вооружены, что будем делать?

— А ты немцу подставь, он тоже имеет эту штучку, которая щекотит! Ха! Ха! Ха!

— А он, немец-то, может не с того бока залазит!

— А ты научи, с какого! Ха! Ха! Ха!

— Ничего, не волнуйся, пока до Ленинграда дошастает, научится, с какой стороны к русским бабам подваливать! Ха! Ха!

Нервное напряжение спало, но за работу принимаются неохотно: все у них валится из рук. Женщины знали, что спустя три недели после начала войны фашисты уже видели себя в Ленинграде, Москве, Киеве.