Печка «буржуйка»

Прошло немного времени, и наш дом посетила другая смерть. Умерла Каролина Михайловна — «музейная редкость».

У ее квартиры собрались жилички и тихо переговаривались:

— Гриша умер, ничего удивительного, туберкулезник. А что с этой случилось?

Все недоумевали.

— Шея-то у нее вон какая толстая была, вот грех и случился.

— Когда-то была толстая, а теперь как у гуся, — ответила одна из жиличек.

От Каролины Михайловны баба Аня выносит круглую чугунную печку — «буржуйку», указанную в завещании: «Дарю Анне Алексеевне чугунную печку за уход…». Дальше было не дописано, но все знали, что баба Аня ухаживала за ней во время ее болезни, и печка по праву принадлежала семейству Уткиных.

— Пришла беда — отворяй ворота, — такими словами огорошила нас Тася, которая только что пришла от своей подруги.

В кухне было много пришлого народа, каждому хотелось набраться тепла от жарко топившейся печурки и напиться кипятку, чтобы потом, в течение дня мерзнуть в своих квартирах. Печек «буржуек» ни у кого не было, а топить плиту люди не решались, уходило много дров. С топливом, как и с хлебом, стало чрезвычайно трудно.

— Что случилось? — раздались встревоженные голоса сидящих, и лица невольно стали бледнеть.

Тася, захлюпав носом, просопела:

— Наташа померла.

Наступило молчание, однако чувствовалось, что люди с облегчением вздохнули. Они ожидали услышать нечто ужасное, нечто худшее, а Наташа… Подумаешь, беда какая. Сейчас много всяких Наташ умирает каждый день, а ей и Бог велел — она тоже была туберкулезница.

Наташу хоронили, как до войны. Дядя Наташи сколотил гроб из гардероба, потом пригласил людей выкопать могилу, причем место захоронения выбрал сам, у большого памятника, надпись на котором: «Здесь покоится прах Действительного статского Советника Мочалова».

Это место было выбрано не случайно, а для того, чтобы после войны легко было найти могилу. В общем, похороны были как довоенные, только везли покойницу не на лошадях, а на двух санках, связанных вместе, веревками. Когда траурная процессия, состоящая из восьми человек, подходила к Черной речке, завыли сирены, и началась бомбёжка.

После погребения — поминки. На столе оказалась копченая колбаса, рис с изюмом, печенье. Вовка был ошеломлен, и когда мы возвращались к себе, он сказал: «Где они взяли копченую колбасу?». Вероятно, он вспомнил отца и его предсмертное пожелание поесть копченого. Я не стала ему говорить, что дядя покойной Наташи был снабженцем и что у них всегда были продукты. Вскоре после похорон он куда-то пропал, исчезла и мать Наташи.

Через несколько дней внезапно погасло электричество. Квартиры погрузились в темноту. У нас единственным источником света и тепла была печка-«буржуйка». Среди людской гибели и повседневного выживании я часто, примостившись к печке, перечитывала Тасины журналы. Что-то прекрасное и непохожее на окружающую меня блокадную жестокость было в них, и мне казалось, что становилось теплее — конечно, не в квартире, а в душе. Однажды я сказала, собравшимся соседям:

— Хорошо, что Каролина Михайловна умерла, иначе бы у нас не было бы такой буржуйки.

Сидящие в кухне молча переглянулись, но никто не сказал ни слова.

Недостаточное питание подтачивало силы людей, настроение менялось, все реже звучал смех, как говорила мама, «смех сквозь слезы». Да, смех звучал сквозь слезы, все понимали, что наступал голод.

— Больных и слабых не стало, скоро подойдет и наша очередь подыхать, — нарушила молчание Тася.

— Ну, и что из этого, сейчас ничего невозможно изменить. Не фашистам же сдаваться, чтобы они издевались над нами. Лучше помрем голодом, — прошептала Валя-«розанчик».

Тася, посмотрев на нее внимательно, ответила:

— Я не сказала, что будем сдаваться врагу. Сейчас осталось одно — или пан, или пропал, другого нет.

—.Это да! Конечно! — раздались голоса в разных концах кухни.

— Не лясы надо точить, а работать — снаряды делать солдатам, — вмешивается мама.

— А мы разве не работаем? — прерывает Руфина, — я вот почти из фабрики не вылажу. Сколько за 12 часов папирос выпускаю, и не сосчитать! А урицкий Беломор — мировой.

— Ну уж и «мировой», дрянь, а не табак на вашей фабрике Урицкого, — заговорила до сих пор молчавшая Матрена Федоровна и быстро закружила большими пальцами рук.

— Мировой! Это не только я говорю, но и в газете «Правда» печатали об этом. А это такой орган!— возражала Руфина.

— Перестань, Руфина, трепаться «Правда», «Правда». В вашей «Правде» за 20 лет была одна кривда, и только вот сейчас, когда немцы под Ленинградом и Москвой, в вашей «Правде» напечатали настоящую правду! — с досадой закричала баба Аня на Руфину и, плюнув, обратилась к Матрене Федоровне, — скажи лучше, Мотька, как у тебя дела, что Иван Федорович? Лучше или также поносит?

Матрена Федоровна, продолжая невозмутимо сидеть и крутить пальцами, спокойно ответила:

— Всё, отпоносился мой Ванюшка, вероятно, ночью помер, потому как утром встала, кипятку согрела и думаю — надо напоить горячим. А подошла к нему, одеяло-то откинула. Мать моя, Царица Небесная, а у Ванюшки-то один нос! Ну вот, думаю, что я одна, куда денусь, дай пойду к вам. Может, помогут, думаю. Негоже мертвому телу лежать в жилище живых, вот и пришла! А знаешь, Аннушка, какой я сон сегодня видела? Будто хотела я Ванюшкин горшок помыть, ан, глядь, горшка-то и нет! Я туда, я сюда, нет горшка. А потом вдруг и слышу, Ванюшка говорит: «Не ищи, Мотька, он у меня на печке». Я взглянула, а и верно, стоит в комнате большая русская печь. А Ванюшка-то там сидит на горшке и палочку строгает, да так ловко, только стружка летит в разные стороны. Мать моя, Царица Небесная! Чего ты, говорю, туда забрался? А он отвечает: «Лезь ко мне, здесь тепло». Ну и к чему мой сон?

— Да, этот сон в руку — теперь горшка-то тебе не надо мыть, — заметила баба Аня.

— А печь это к печали. Вот и вышла тебе печаль, — объяснила мама.

Все вздохнули, а Валя-«розанчик» засмеялась:

— Что-то не видно на Вашем лице, Матрена Федоровна, печали. Вы так спокойны.

Но Матрена Федоровна, не ответив Вале, вдруг попросила Руфину:

— Руфа, дай-ко мне одну папироску Беломора!

— А зачем тебе, ведь ты не любишь папиросы Урицкого? — спросила Руфина.

— Конечно, не люблю, но Ванюшка любил, так надо положить ему на грудь, пусть покурит, — вздохнув, сказала Матрена Федоровна.

Руфина сходила в комнату и принесла две папироски. Женщины встали и пошли заворачивать в простынь Ванюшку-краснодеревца.