Поездка на Хемчик

Третьего мая выехал из Белоцарска и я. Мой путь лежал на Хемчик. Нужно было помочь Хемчикскому Совету в разборе отдельных конфликтов, а также начать переговоры с представителями местного населения о созыве всетувинского съезда.
На седьмой день я прибыл в поселок Чанагаш, где находился Хемчикский поселковый Совет. Собрали собрание, на котором подтвердилось, что купец Тухватулин переправляет в Монголию товары и продукты. Председателю Совета Яковлеву было дано задание конфисковать имущество Тухватулина.
На другой день в сопровождении И.М. Накоскина и П.А. Бахвалова, которые хорошо знали первый — монгольский, а второй — тувинский язык, выехали на разграбленную факторию купца Мухамидулина. По дороге туда от встречных тувинцев мы узнали, что виновные в ограблении пойманы и над ними уже четырнадцатый день идет суд. Нужно было попытаться помочь аратам, которые разгромили факторию одного из своих ярых угнетателей.
Мы поспешили в долину Хемчика, где на одном из пригорков были установлены две юрты, в которых вершился суд. Здесь перед нами предстала ужасная картина. Тринадцать аратов голыми коленями были поставлены на мелкую гальку. В изгибы колен были заложены палки толщиной в 5—6 сантиметров. Все лица были в кровоподтеках. Из растерзанных тел на рваные халаты стекала кровь. Перед шеренгой полуживых аратов с палкой в руках расхаживал чиновник, наблюдавший, чтобы никто из подсудимых не мог сесть и тем самым облегчить свои мучения. Нельзя было без содрогания смотреть на эту страшную картину произвола и мести над трудовыми людьми, осмелившимися поднять руку на своего грабителя и шкуродрала. А рядом, в юрте, не обращая внимания на стоны и крики о помощи, спокойно распивали чай купец Мухамидулин и судьи — сайгарыкчи и два мээрена.
Через переводчика я сказал старшему чиновнику, кем я являюсь и для чего прибыл. После этого я потребовал удалить купца в другую юрту и разрешить переговорить с подсудимыми.
Из опроса аратов выяснилось, что они не только вернули все взятые ими товары, но и отдали почти все свое имущество. Их семьи сидят голодные, а купец все твердит, что этого мало. Но больше у них ничего нет. Осталась только одна жизнь и той они уже больше не рады.
После беседы с подсудимыми я вернулся в юрту и передал наш разговор сайгарыкчи. Тот заявил, что все это он уже слышал, но доверять «грабителям» не склонен.
Я обратил внимание чиновников на многочисленные факты, когда «потерпевшие» купцы требовали вдвое и даже втрое больше того, что было у них похищено. Ограбление купца мы считаем вынужденным актом мести за долгие годы обирательства тувинцев. И. Накоскин рассказал «суду», что купец Мухамидулин — один из жестоких живодеров, довел до разорения многих аратов. В заключение я настойчиво требовал немедленного освобождения подсудимых, так как они отдали купцу свой последний скот и перенесли нечеловеческие страдания. Судьи обещали освободить аратов и, как позднее нам стало известно, они это обещание выполнили.
Дальше наш путь лежал к фактории самого крупного торговца в Туране Р. Вавилина. У восточных ворот фактории мы заметили белую лошадь. Когда мы приблизились, на нее быстро вскочил неизвестный тувинец и поскакал к старому хурэ. Позднее мы узнали, что в хурэ нашел свое убежище скрывавшийся от Советской власти отец Родиона Вавилина.
Во дворе фактории мне встретились сотрудники монгольской экспедиции Неклюдов, Димитрюк и неизвестный мне человек, которого Неклюдов представил как агента экспедиции. Я прошел в дом и попросил Афанасьева, зятя Вавилина, поскорее дать лошадей для поездки к Буян-Бадорху. Фанасьев стал упрашивать сначала пообедать, но я отказался. Осмотревшись, я заметил в комнате прапорщика Крихно. Афанасьев заметил мое удивление и поспешил объяснить, что Крихно находится здесь как домашний учитель. Обстановка в фактории мне явно не понравилась — чувствовалась какая-то напряженность. Я поспешил распрощаться.
По дороге я разговорился с работником Вавилина — кучером Данилой (фамилию забыл). Слово за слово и он рассказал нам интересные вещи:
— Господа из монгольской экспедиции, приехав в факторию, хвалились, что в Уюке убито два советских начальника и два красногвардейца. Эта новость хозяевам пришлась по душе, чуть не до потолка прыгали от радости. А как вы приехали — испуганно поджали хвост.
Рассказ Данилы разбередил мне сердце. Неужели погибли наши товарищи Крюков и Беспалов? — подумал я и попросил Данилу быстрее гнать лошадей.
Было уже темно, когда мы въехали в резиденцию Буян-Бадорху. Нойон пригласил нас в юрту. Пол ее был застлан дорогими коврами, стены обтянуты красным сукном, кругом — дорогие безделушки.
Через переводчика я рассказал о намерении созвать всетувинский съезд. Нойон задал ряд вопросов, на которые получил исчерпывающий ответ. После беседы нойон предложил нам остаться ночевать в отведенной для нас юрте. Но нам было не до сна. В ночь мы выехали в Чанагаш. Ехали всю ночь. Спешил я не напрасно. Там меня ожидал местный житель Н.С. Колчанов. В мое отсутствие он принял пришедший из Белоцарска на мое имя пакет и, ознакомившись с его содержанием, переслал на Хондергей Яковлеву. В письме сообщалось, что в убийствах, происшедших в Уюке, подозреваются агенты монгольской экспедиции Неклюдов, Димитрюк и Мотвеенко. О том, кто был убит, в сообщении умалчивалось. 
Нужно было действовать. Даю Колчанову задание собрать надежных людей. Пока он их собирал, я направился в дом, где помещалось отделение экспедиции и отобрал у торговых агентов три трехлинейных винтовки, два немецких карабина и два нагана. После этого с группой товарищей, в которую вошли Накоскин, Колчанов, Бахвалов и Барахтаев, направился к Вавилину. В Поповке к нам присоединился А. Александров и сын Попова. У фактории, куда мы, как ни спешили, а прибыли только вечером, увидели группу в десять человек во главе с председателем Совета Яковлевым. Оказывается, он, получив пакет от Колчанова, сразу же направился на факторию, но немного опоздал — убийцы скрывались еще утром.
Арестовав Афанасьева, я отправил отряд под командой Накоскина вслед за беглецами. К отряду добровольно присоединились два арата из числа освобожденных по нашему требованию от суда по делу купца Мухамидулина. Они обещали провести отряд прямой тропой, что намного сократит путь. Попытался отговорить от поездки этих сильно избитых и больных людей, но они не согласились. «Мы хотим отблагодарить вас за наше спасение. Мы перетерпим все, лишь бы помочь вам», — заявили араты, и отказать им в их горячем стремлении у нас не нашлось сил. Когда отряд скрылся в ночной мгле, мы с Яковлевым, захватив с собой арестованного Афанасьева, тоже тронулись в путь — на Чанагаш.
Почти одновременно с нами в Чанагаш прибыл обоз из 10 подвод с товарами, конфискованными у купца Тухватулина на Хондергей. На другой день, наказав Яковлеву строго охранять Афанасьева как заложника, я выехал в Белоцарск. Мне не терпелось узнать, удалось ли ликвидировать кулацкое восстание и какой ценой.
Вблизи Чаа-Холя мне встретился отряд усинских красногвардейцев, который, по заданию тов. Филиппова, был послан в погоню за Неклюдовым, Димитрюком и Мотвеенко. Я рассказал им, что уже было сделано для поимки негодяев и посоветовал отряду следовать на Чанагаш. От красногвардейцев я впервые узнал о гибели столь дорогих для меня и для нашего дела товарищей Беспалова, Крюкова и пылкого юноши Саши Норкина…
Через несколько дней отряд Накоскина, к которому присоединилось еще шесть тувинцев, задержал Неклюдова, Матвеенко и Димитрюка, скрывавшихся в фактории купца Мухамидулина. На Чанагаше арестованные были переданы усинскому отряду, который и доставил их в белоцарскую тюрьму. Хорошо помню, что арестованных за убийство и турано-уюкское восстание белобандитов, в том числе и Турчанинова, мы отправили на плотах в Минусинск для предания их суду ревтрибунала.
В Белоцарске меня снова ждала трудная, кропотливая работа по снабжению края промтоварами и продовольствием. В деловой суете и разъездах быстро летело время. Из-за свалившихся на мою голову хлопот мне даже не удалось принять участие в работе пятого краевого съезда русского населения и тувинского съезда, которые состоялись в середине июня 1918 года.
Вскоре до нас стали доходить тяжелые известия. Внутренняя контрреволюция и иноземные интервенты начали свое наступление. В городах Сибири пала Советская власть. В Туве подняли свою черную голову контрреволюционные элементы. Ко мне пришло пять анонимных писем с угрозой суровой расправы. Во второй половине июня в Белоцарск из Усинска приехала белая делегация, которая обратилась к краевому Совету с предложением добровольно сдать власть земской управе, иначе говоря — ликвидировать Советскую власть в крае.
Исполком решительно отклонил предложение контрреволюционеров. Ио этого было мало. Нужны были решительные меры по защите Советской власти. Вместо таких мер ряд членов Совета, особенно М.М. Терентьев, ставший после смерти Беспалова председателем Совета, проявили нерешительность и растерянность. Было отвергнуто предложение Кочетова и Бабичева организованно отступить в Подхребтинский район и там продолжать борьбу.
В конце июня 1918 года пала Советская власть в Минусинске. Вскоре в Туву прибыл отряд белогвардейских карателей. Наши плохо вооруженные, да еще при этом раздробленные силы, разумеется, не смогли оградить Туву от нашествия бандитов. Начались бесчинства карателей, аресты активистов. Вновь вернулся ненавистный Турчанинов и вместе с ним — старый режим произвола и насилия.
Спасаясь от ареста, я бежал на заброшенный прииск по речке Сайлык. В моих скитаниях по тайге мне помогали М. Колчанов, И. Удрус, И. Юшков, а также тувинец, живший на Ургуне, фамилию не помню, но все русские его звали Андреем. Здесь до меня дошли сведения, что белогвардейцы обобрали мою жену и вместе с детьми выслали за пределы края.
Скитаться по тайге и бездействовать мне было не по душе, и я принял решение пробраться в Сибирь и там примкнуть к партизанам. Я был уже близок к цели, но в середине ноября 1918 года нарвался на белый отряд прапорщика Сливина, и меня водворили в минусинскую тюрьму. В ней я просидел вплоть до сентября 1919 года. Летом в тюрьму из Тувы пригнали восемь тувинских повстанцев, десять монголов и одного китайца.
Когда отряды красных партизан Кравченко и Щетинкина стали приближаться к Минусинску, заключенных погрузили на пароход «Сокол» и переправили в красноярскую тюрьму, где нас продержали десять дней, а потом в «эшелонах смерти» отправили на Дальний Восток.
В пути нас почти не кормили. Раз в сутки, и то не всегда, нам бросали по кусочку хлеба. В Чите белогвардейцы вымещали свою злобу на беззащитных людях: били плетями, прикладами, кололи штыками. Все мало-мальски годное из одежды и обуви у нас отобрали. Голодные, полураздетые, избитые и обросшие мы и впрямь походили на смертников. Но в душе у нас бурно горела жгучая ненависть и, казалось, только на этом огне и могла еще теплиться жизнь в нашем измученном теле.
Эшелон разгрузили в Имане. Здесь, в местечке Графское, был расположен концентрационный лагерь. Вскоре после нашего прибытия в лагерь заявился полковник Ширяев, который стал вербовать заключенных в казачьи части. То ли не выдержав испытания, то ли с целью таким путем скорее заполучить свободу, часть наших товарищей дала согласие. Тувинцев и монголов забрали, не справляясь об их желании.
Через две недели лагерь эвакуировали во Владивосток. Арестантов погрузили на пароход с близким для нас названием «Енисей» и отправили в урочище Новокиевск (25 километров от корейской границы). Здесь разразилась эпидемия тифа. Много дней пролежал я в тифозном жару, а когда поправился, то узнал, что в концлагере уже похоронено 195 наших товарищей.
Жили мы в лагере коммунами. В Урянхайскую коммуну входили И. Гущин, М. Терентьев, А. Южанин, М. Сафьянов, Минько и я, в Минусинскую — Д. Бузалаев, Базаркин, К. Трегубенков, Г. Лебедев, Я. Кулигин. Жили дружно и всячески старались помогать друг другу, особенно больным и слабым товарищам. Жили надеждой на свободу, ждали и дождались, правда, не все…