Тяжелое испытание

Овюр. У склона горы прилепилась бедная ветхая юрта. Она всплывает в моей памяти, как утлый челн среди необозримого снежного моря. И вместе с ней я вспоминаю тот зимний день, когда мне пришлось ее покинуть и отправиться в дальний и трудный жизненный путь.
Мы сидим у жалкого очага и ведем неторопливый разговор о самом трудном — как выбраться из долгов и одолеть опутавшую нас нужду. Мечтаем об удачной охоте, о большом приплоде нашего маленького стада, тревожный лай мохнатого сторожа обрывает нашу беседу и возвещает о приближении чужих всадников.
С недобрым предчувствием я вышел из юрты. Уже давно до меня доходили слухи о приходе в Туву разных шаек и банд. На откормленных конях восседала группа тувинских чиновников. Один толстый чиновник, презрительно оглядев меня и узнав мое имя, приказал:
— Поедешь служить в китайский отряд. Из тебя выйдет добрый повар и конюх. Собирайся.
Не помогли слезы родных и мой протест. Меня бьют плетками, бросают на коня и везут туда, куда им нужно. С тоской я смотрю назад. Мой войлочный домик уменьшается и, наконец, исчезает.
В Таргалыке меня сдали командиру китайского отряда Эренчину. Это был очень жестокий человек. Он назначил меня ямщиком и конюхом.
Вскоре отряд отправился в Верхне-Чаданский хурэ. Чиновник Соржу мээрен заверил Эренчина, что белые казаки уехали в Белоцарск. Утомленный долгим и трудным переходом, отряд расположился на ночь в монастырском дворе.
Рано утром мы были окружены белыми казаками и подвергнуты внезапному обстрелу. Началось безжалостное избиение штыками, прикладами. Оставшихся в живых связали и бросили на пол. Начались почти беспрерывные дикие пытки. Наши израненные тела прикрывали жалкие остатки одежды, кишащей паразитами.
В один из летних дней белый конвой погнал нас нагайками по дороге на Белоцарск. Близ Шагонара нам повстречался чайзан нашего сумона Чамбаа со свитой. Начальник конвоя обратился к Чамбаа с предложением:
— Возьмите этих своих восемь ямщиков. Некогда нам с ними возиться.
Оборванные, истерзанные, полуживые, некоторые из нас с надеждой и мольбой смотрели тогда на Чамбаа и думали: он должен спасти нас от смерти, ведь он все же тувинец.
— Не нужны они мне, — высокомерно ответил Чамбаа, — пусть отвечают жизнью за свои грехи.
— Ну, погоди ж, — подумал я, с ненавистью глядя в лицо разжиревшего чиновника. — Ты и тебе подобные нам тоже не нужны. Скоро придет наше время и мы заставим вас сполна ответить за ваши грехи. Всей своей черной кровью вам не искупить свою вину перед народом.
Чамбаа ускакал в одну сторону, а нас погнали в другую. Так окончательно разминулись наши дороги с нашими «правителями».
Вскоре к нам подъехало двое белых солдат. Один из них вручил начальнику конвоя бумагу. Позднее мы узнали, что в ней сообщалось о действиях тувинских повстанцев и о массовом уходе русских крестьян из организованных казаками дружин. Нас спешно повернули на Чаа-Холь. Здесь наши руки заковали в еще не остывшие от горна наручники. Охлаждаясь, они глубоко врезались в наши тела и причиняли сильную боль. Гремя кандалами, наша небольшая группа под дулами винтовок пошла к берегу Енисея. Он, как никогда, показался мне пенным и бурным, гневным и грозным. Казалось, что родная река разделяет муки и горе многострадального края, где она родилась и набрала свою могучую силу.
Нас посадили на плот, и мы поплыли вниз по течению. Мы жадно всматривались в родные берега и по нашим лицам текли слезы.
Мне запомнилась минусинская тюрьма. В ее стенах томились сотни лучших сынов многих народов, боровшихся против угнетателей. Тюрьма походила на большой каменный гроб, в котором заживо были замурованы борцы за свободу народа. Узников постоянно подвергали диким издевательствам и избиениям, десятками выводили на расстрел.
Но тюрьма была для нас не только мучительной пыткой, но и хорошей школой. От находившихся в заключении большевиков мы узнали о революции, о той борьбе, которую ведет Красная Армия и партизаны с Колчаком. Только здесь от своих соузников узнали, что идет гигантская борьба за счастье таких бедняков, как я. Беседы с этими сильными духом людьми порождали у нас надежду на освобождение, стремление к борьбе.
Прошло лето, наступила осень. Дела у белых шли все хуже и хуже. Нас перевели в красноярскую тюрьму, а оттуда отправили по железной дороге на Дальний Восток. Мне запомнился Байкал, большая река Амур. На границе с Маньчжурией арестантов сдали японцам. Из моих земляков в живых остался только Кончук. Нас сковали цепями попарно и загнали в огражденный колючей проволокой лагерь. Далеко Енисей, далеко свобода, а все-таки мы верили в победу трудовых людей.
Каждый день белогвардейцы и японские самураи выводили пять-шесть человек за лагерь и на наших глазах упражнялись в стрельбе и рубке. Арестованные были для палачей живыми мишенями, по которым они стреляли, были живыми чучелами, с которых они срубали головы. Для них было безразлично, кто ты — русский, казах или тувинец. Для них мы были только номерами в длинном тюремном списке.
Дошла очередь и до нас. Мы узнали, что на другой день должна состояться расправа надо мной, Канчуком и еще одним русским товарищем, с которым мы подружились. Я запомнил только одно его русское имя — Алексей.
Кончук не смог дождаться завтрашнего дня и стал искать скорой смерти. Он сказал мне:
– Если ты чудом останешься в живых, то расскажи, побратим, людям про наши пытки и отомсти за меня и за всех погибших от рук палачей.
Сказав это, Кончук подошел к караульному, который особенно усердствовал в избиении и расстреле заключенных, и с гневом плюнул ему в лицо. Увидев, как перекосилось от страха и гнева лицо японца, Кончук громко рассмеялся. Страшно прозвучал этот первый и последний смех в лагере смерти. Через несколько минут мой земляк был казнен.
Мои руки непроизвольно сжимались в кулаки, но их сковала сталь наручников. Я упал на землю и долго лежал недвижим, думал только об одном — о наказе товарища, о мести. О мести большой и справедливой…
Ночью ко мне подошел Алексей. Он показал мне ножницы и махнул рукой за лагерь. Все было понятно — русские организовали побег и вспомнили про меня. Ярко вспыхнула надежда на спасение, и я без раздумья пополз за товарищем.
Побег удался. И вот мы у дальневосточных партизан. Началась моя новая жизнь сначала в партизанском отряде, а потом в частях Красной Армии.