Степан Сарыг-оол. Шончалай. Рассказ.

Вернувшись из школы, четырнадцатилетняя Шончалай застала дома мать и дядю Чадана. Старик сосредоточенно насыпал малой меркой порох в гильзы, готовя заряды для охоты на мелких зверьков и птиц. Он сделал вид, что не заметил возвращения племянницы. Но она заме­тила приготовления старого охотника.
— В воскресенье дядя собирается на охоту? Чудесно! — восторженно прокричала девочка, бросая школьную сумку на кровать.
— Потрудись-ка вспомнить, куда следует положить сумку после школы, — скорее ласково, чем строго, прервала ее мать. — Там, наверное, пузырек с чернилами. Ты можешь перепачкать все покрывало.
— Да ты что! — засмеялась Шончалай. — Кто же носит теперь чернила в школу? В нашем пятом классе все есть — и карты, и глобусы, и разные пробирки. А ты говоришь — чернила! Да чернил у нас сколько хочешь! Это тебе не прежний Тере-Холь, когда здесь открыли первые четыре класса.
— Не прежний? Ты ведь не помнишь, какой был наш аал. Вечером в школу не идешь?
Шончалай присела к краю стола, за которым дядя Чадан набивал свои гильзы. Мать подала ей тарелку супу.
— Нет, сегодня не пойду. На занятия музыкального кружка я ведь не хожу. А танцы были вчера.
— Ну, вот и хорошо! — довольным голосом произнесла мать. — Я купила билет в кино на вечер. Дома за меня похозяйничаешь.
— Дядя и сам с хозяйством управится, — поморщилась Шончалай: домашние работы никогда ей не нравились.
— Видишь, дядя занят. Сперва посуду помоешь, а потом сядешь за уроки.
— Ну ладно, — со вздохом согласилась школьница.— Но за это ты разрешишь мне пойти с дядей в воскресенье на охоту. Если разрешишь, все сделаю!
И Шончалай лукаво поглядела на мать и дядю.
— Это не мое дело, дочка, — отозвалась мать. — Вы с ним не раз ходили на белку. Может, и теперь он возьмет тебя.
Девочка шаловливо поднесла к глазам калач, глянула в его «окошко» на старика и, прищурившись, спро­сила:
— Возьмешь, дядя?
— Мне бы не очень хотелось, — ответил он, — надоело выслушивать нотации твоего директора школы по поводу твоих таежных походов да охранять тебя в лесу. Того и гляди, на крупного зверя нарвемся. Самая луч­шая охота для тебя сейчас в сумке, которую ты принесла из школы.
— Да много ли я принесла? — возразила Шонча-лай. — Всего два урока — по русскому и задачку решить. Вот поем и вмиг все сделаю! На пятерку! — Она подняла над головой растопыренную ладонь. — Об этом не беспокойся, дядя. Я очень прошу взять меня с собой! Я не буду, как в прошлый раз, стрелять в белку, которую ты заметишь первым. Выстрелю только в ту, что сама найду.
— Так, так,— добродушно проворчал Чадан.— А если заглянуть к тебе в патронташ, в нем, пожалуй, ни одного готового заряда?
— И не стыдно тебе так говорить! Когда папа уезжал на охоту, он мне полный патронташ оставил, даже пять крупных зарядов дал! — хвастливо воскликнула Шончалай. — Сам проверь, если хочешь!
— Не стану я проверять, сама это сделаешь. А сейчас быстрее кончай ужинать и садись за уроки.
— Ура! — закричала обрадованная Шончалай и, выбежав из-за стола, воинственно взмахнула ложкой над головой, словно это была сабля.
— Вишь, обрадовалась! — засмеялась мать. — Раз дядя согласился, иди на охоту. Ну, мне пора в кино.
После ухода матери Шончалай наскоро перемыла посуду и с увлечением заговорила с дядей о предстоящей охоте. Недаром за любовь к тайге в доме иной раз ее называли мальчишкой.
Уже третий год старому Чадану не удавалась настоящая охота — ни белкование, ни соболевка. С тех пор как глаза его стали плохо различать зверей и птицу в таежном полумраке, он занялся в колхозе посильными стариковскими делами и лишь по воскресеньям бродил с ружьем в окрестностях аала, да и то после рассвета. С некоторого времени он берет с собой Шончалай: она и зверька лучше его разглядит, и к тайге с детства приохотится. Старый таежник считал это совершенно необходимым для каждого соплеменника.
Вот и сейчас, в воскресный осенний день, Чадан с племянницей отправились на рассвете в окрестные леса.
Они далеко углубились в лесные чащи, настреляли десяток белок, перевалили хребет. Старик изрядно утомился.
— Солнце уже высоко, — сказал он, усаживаясь на валежину, — давай передохнем. Потом спустимся ниже. Там теперь белковать в самый раз: совсем светло.
— Хорошо, давай посидим, — согласилась Шончалай и, вытащив из кармана ватника кедровую шишку, принялась щелкать орехи.
Помолчав, она сказала:
— А мы ведь далеко от нашего колхоза забрели. С хребта я увидела половину домов нашего аала, дым из труб валил, туман стоял над поселком… далеко! А жарко-то как стало, пора и шапку снять.
— Не делай этого, — не то посоветовал, не то приказал Чадан, — голова у тебя сейчас потная. А раз потная, никогда не снимай шапку, как бы жарко ни было.
— Ладно, ладно! — засмеялась Шончалай.— Вспотела не только я, но и ты. Когда мы на хребте гнались за белкой, у тебя пот даже с носа капал.
— Я плохо видал ту белку, — недовольно признался Чадан. — При низком солнце всегда вот так.
— У тебя глаза видят плохо, зато уши слышат здорово,— подбодрила Шончалай старика.
— Да, но ведь все эти десять белок убила ты, — пробурчал он. — А я ни одной. Я свое отходил.
Шончалай растаяла от похвалы опытного охотника и сочувственно спросила:
— А теперь, когда солнце высоко, ты уже все видишь, дядя?
— Днем-то ничего…
После минутного молчания Шончалай сказала:
— Как странно: здесь снегу много, а в аале почти нет его.
— Это не снег, а иней, — объяснил старик, — для настоящего снега время еще не пришло. Зимой его навалит здесь вдвое выше нас с тобой.
— А глухарей сейчас можно стрелять? — поинтересовалась Шончалай, внимательно шаря по лесу шустрыми глазами.
— Можно, можно! Сейчас самая глухариная пора. Только стрелять их нужно дробью номер три, а если встретится рябчик, то стреляй беличьей дробью.
— Хорошо, дядя, у меня есть всякие заряды. А на зайца какой заряд нужен?
Шончалай готова была без конца продолжать свои расспросы. Она всегда делала это, бывая с дядей в тайге, постоянно училась у него мастерству охотника. Раскрасневшаяся, со сверкающими глазами-бусинками, она находилась сейчас в том состоянии охотничьего азарта, которое присуще лишь обитателям таежных мест.
— Ну, отдохнули, и хватит,— произнес, наконец, ста­рый Чадан, подымаясь с валежины. — Ты иди вот тут… повыше кромки кедрача, а я спущусь в ложбину. Далеко не забегай, иди потихоньку в ту же сторону, что и я. В редком лесу тебе лучше будет выслеживать белок. Мне это уже не с руки: они замечают меня раньше, чем я их, убегают или так таятся, что без острого глаза никак не отыщешь их. Вон там, в конце ложбины, есть полянка, там и встретимся.
И они разошлись каждый своей дорогой. Старый охотник не боялся отпускать от себя племянницу-подростка в часы, когда солнце уже глубоко забралось в лесные чащобы и когда его глаза не особенно нуждались в ее помощи. Он каждое воскресенье поступал так.
Бесшумно переставляя ноги в мягких охотничьих са­погах и больше доверяя ушам, чем глазам, Чадан начал спускаться в ложбину. Белки не слышали его шагов.
Придерживаясь левой рукой за стволы и поглядывая вверх, он переходил от дерева к дереву, и у него не было ни времени, ни нужды смотреть себе под ноги.
Вдруг правая нога его почувствовала под собою пустоту… Старик глянул вниз и увидел, что он едва не провалился в медвежью берлогу. Пристально вглядевшись, он понял, что жилье это не пустует.
«Если хозяин дома, — сказал он себе, — то почему он не выскочил? Ведь нога увязла почти по колено? А может, он уже готов вылезти?.. Пока не заметил моей ноги, надо скорее убираться подобру-поздорову!»
Чадан с юношеским проворством отскочил на несколько шагов от берлоги, на ходу вспоминая, где у него заряды на крупного зверя. Оказалось, что они в боковом кармане куртки. Не успел старик нащупать нужный ему патрон, как медведь с оглушительным ревом выбежал из берлоги.
Все остальное произошло, как показалось Чадану, с быстротой молнии.
Темная туша прыгнувшего зверя промелькнула мимо Чадана. Медведь плюхнулся на землю где-то совсем рядом. От испуга и неожиданности старик присел на корточки, все еще продолжая шарить в кармане.
Медведь огляделся, увидал нарушителя своего покоя, свирепо разинул пасть и с ревом двинулся на Чадана.
Когда охотнику удалось вложить в ружье нужный патрон, медведь был в двух шагах, поднялся на задние лапы. Стрелять было уже невозможно: хозяин тайги опередил человека, выхватил ружье из его рук, опрокинулся с ружьем навзничь, а беспомощный, обезору­женный охотник упал на четвереньки.
В этот миг прогремел выстрел, и медведь, дернувшись, перевернулся на бок. Чадан поднял голову и увидел: поблизости, в тумане пороховой дымки, стоит Шончалай и спешно перезаряжает свое ружье.
Старик сдавленным голосом прокричал:
— Целься в голову! Он еще может подняться!
— Знаю! — ответила она.
Вторая пуля девочки-охотника навсегда успокоила мохнатого великана.
Перевод И. Чернева
Рисунки О. Демидовой