Глава восьмая

Дагыр хунду, по чистой случайности оказавшийся среди немногих чиновников, сопровождавших нойона Буян-Бадыр­гы, в Чаа-Холе, не стал там задерживаться и поспешил в Барык. Не заезжая в свой аал, направился прямо к чейзену.
— Ну, что, хунду? Цел ли сам, цел ли твой конь? — Ман­гыр сгорал от любопытства.
— Вроде как целы…— поклонился Дагыр.
— Я тебя и Хорека бошку никак дождаться не могу.
— В верхах гневаются, господин.
— Надо переловить всех аратов,— усмехнулся чейзен.— Так, что ли?
— Так… Но Шагаачы на вашем имени особо останавли­вался.
— Что еще стряслось?
— Да из-за наших подданных… Бандит Онзулак перед лицом нойона кулаками размахивал, жизни его угрожал.
— Сам видел?
— Вот этими глазами. Он еще говорил, в Чадан со­бирается.
— Имена запомнил?
— Некоторых в лицо видел.
— Кого?
— Онзулака.
— Известно.
— Шыра-Хуурак еще, Курзук, Муйтужук, Чамбалай… Вот еще что. Сына Сульдема Буяна поймали, но его отобрал Онзулак.
— Как он попался?
— Говорят, убили кого-то…
— О-оо, пусть его бог накажет! — чейзен сложил обе руки как для молитвы.— За каким чертом замахнулись на живого человека, у которого черная голова и сто костей? Пусть бы уж только товар брали…
— Буян кричал, что он не убивал. Но тут подъехал Онзулак со своими… Ой! Еще я видел среди них Хорека бошку… Наверняка орудовал вместе со всеми…
— Брось, хунду! Меня бошка не обманет.
Чейзен погладил свою косицу, набил табаком трубку с железной головкой, глубоко затянулся.
— Так. Часть имен здешних бродяг ты запомнил, часть — нет.
Дагыр усмехнулся:
— Раз известен вожак, стоит только горяченького под­сыпать…
— Не то, хунду, не то…— оборвал его Мангыр.— Прошлой весной мы взяли из норы волчат и били их шомпо­лами, чтобы волчицу приманить. Волчата ни звука не издали!
— Так то волки!
— Люди — хуже.
— Но вы хотели сами здесь кое-кого прижать.
— Я же сказал: звука не выдавишь. Про одного спросишь,— говорят, по дрова уехал или на охоту ушел. У других жены и вовсе не знают, куда мужья отлучаются.
— Тогда бошка должен всех знать. Он вернулся?
— Слышно было, еще вчера. Этой ночью придет. До­говаривались так, чтобы сразу сюда не заезжал. А ты почему явился? Тебя же видели, сам говоришь.
— Приехал незамеченным.
— «Незамеченным»! — передразнил чейзен.— Уезжай. Вернешься среди ночи. Бошка здесь будет. Тогда посо­ветуемся. Худо, если не переловим смутьянов.
— И переловим, и доставим куда надо. Шагаачы чагырыкчи дал два дня сроку. Я потому и поехал прямо к вам, чтобы сразу передать. Чагырыкчи сильно гневался. Сказал: если мы в срок не уложимся, сам бунтарей словит, а расходы наложит на нас.
— Наложит!.. Давай-ка убирайся, хунду. Да поживее. Кланяясь и пятясь задом, Дагыр вышел из юрты. Чейзен
высовываться не рискнул, осторожным стал правитель ба-рыкских кыргысов.
Было о чем поразмыслить Мангыру.
«Китайца, значит, больше нет… Но того ли? Скорее всего — того самого. Буян его, понятное дело, и не касался, то бошка постарался: он должен был убить и убил. Ай да бошка! Ничего не скажешь — заслужил свою долю. Не жалко и поделиться… Теперь об этом серебре знаем только мы двое… Двое… Двое — не один. Значит, неплохо бы и от второго избавиться. На такие деньги титул нойона купить можно… Нет, спешить не надо. Торопливая мышь в молоке то­нет. А вдруг Дагыр хунду пронюхал, что Хорек убил? Черт знает что в голову лезет! Не мог он узнать… А если к серебру еще и третья рука протянется? Нет, нет, никак не мог хунду про это узнать. Ну, а куда все-таки девать бошку? Что с ним делать? За Улуг-Хем отправить — не утонет, в тайгу по­слать — не застрелится. Что делать? Главное — не спешить. Представится какой-нибудь удобный случай. Пока что придется его подмазать, чтобы помалкивал… Да! А Буян? Он, оказывается, возле убитого был. Может, и бошку видел? А китаец в аал Сульдема заезжал… Не-ет, нельзя спешить…»
Когда чейзен призвал Хорека и велел ему ехать в Чаа-Холь, бошка обрадовался, надеясь поживиться. Вызнать имена кайгалов и через то выслужиться перед правителем — значит еще подзаработать. Спокойно воспринял, он слова чейзена, что Дагыр хунду тоже может очутиться в Чаа-Холе, но, даже встретившись с ним, признавать его, заговаривать с ним ни в коем случае не надо. Бошка намотал это на ус: не надо, значит, не надо. Когда же Мангыр напрямую заявил ему, что нужно убить еще какого-то человека и что сделать это должен он… Вот тут Хорек бошка упал на колени перед чейзеном.
— Что я такого натворил, господин мой? — залепетал он, шлепая толстыми губами, словно лысый лама, чи­тающий судур.— Детей своих буду держать перед вами, только не понуждайте меня к такому делу. Подошвы ваших идиков лизать буду…
— Об этом никто не узнает,— Мангыр и сам был бы рад лизать дуло заряженного ружья, только бы убрать ки­тайца.
Бошка уперся. Тогда чейзен насыпал ему в полу халата пригоршню серебряных монет.
– Что теперь скажешь?
– Никак не могу! — отпихнул серебро бошка.— Увольте, мой господин.
Со лба Мангыра лились градины пота. Отступать было поздно, а этот дурак упрямился. Мангыр выволок тяжелый мешок и опрокинул его на войлочную подстилку перед несговорчивым чиновником. С глухим звоном из мешка по­сыпалось серебро.
— Видишь?
Глаза у бошки вспыхнули, рот растянулся в жадной ус­мешке.
— Видишь? — повторил чейзен.— Ты что, всю жизнь хочешь оставаться тем, кто ты есть? Когда имеешь это,— он пнул носком расшитого идика кучу монет,— можно и ша­рик к шапке примерить. Подумай. Как бы после не по­жалел…
— Никто больше не знает? — сиплым голосом спросил Хорек.
— Священный Бай-Даг сзади смотрит на меня,— по­клялся чейзен и стал ссыпать горстями серебро в мешок.
Бошка не сдержался и кинулся помогать Мангыру.
— Будь по-вашему…
Ему повезло, бошке, нужного человека даже искать не пришлось — сам объявился!
…Хорек пришел, как только стемнело. Чейзен отправил жену из юрты. Чудурукпая дома не было.
На изукрашенной аптара тускло горел светильник. В его колеблющемся пламени дрожали тени.
Порог юрты бошка переступил уверенно, словно к себе входил. Никогда не открывал он эту дверь так смело.
— Все знаю,— небрежно заметил Мангыр чейзен.— Рассказывай покороче.
Это не смутило бошку.
— Дело исполнено лучшим образом, господин. Чейзен поставил на низкий столик блюдо с холодным мясом, достал когээр, налил из него в серебряную чарку араку и двумя руками протянул Хореку. Никогда до того не удостаивал Мангыр такой чести ни бошку, ни других чи­новников низшего ранга.
— Как говорится, заволновалась арака в серебряной ча­рочке… Не так ли, мой господин? — довольно развязно произнес бошка, выделяя слово «серебряной».
— Дагыр хунду что-нибудь разнюхал?
— Видеть он меня видел, но о деле ничего не знает.
— Как Буян оказался рядом с китайцем?
Бошка вздрогнул.
— Да, господин, он был там… Все дело в шалом Са­ванды…
— И этот тоже? Буян видел тебя?
Рука с серебряной чаркой и голос бошки задро­жали:
— Н-нет, где ему было в-видеть меия. По дороге он, правда, говорил, проклятый, что видел…
— Плохо ты сделал, бошка.
— Как так плохо, мой господин? Помер китаец. Тут же помер.
— Не тут же. Говорил еще что-то. Может, и тебя назвал? Откуда Буян узнал?
— Нет, нет, господин мой,— заволновался бошка.— Буяна не надо бояться. Я сказал, напутал он, ошибся. Сказал, померещилось ему…
— Хватит,— поднял руку чейзен, давая понять, что с этим покончено.— Теперь нам надо переловить всех, кто был в Чаа-Холе и отправить в Усть-Чааты! Там чыыш[1]будет. И телесные наказания, как положено.
— И меня будут судить?!
— Ни серебро, ни шарик на шапку сами собой не пожа­луют, бошка. За все это надо кое-что перетерпеть.
Послышался конский топот.
— Это Дагыр хунду. Смотри, бошка! Про китай­ца больше ни звука. Можешь головы лишиться. Сам понима­ешь, человека убить — не козленка зарезать. Твоя жизнь, твое богатство, шапка с шариком — в твоих руках. Не забудь.
С появлением хунду сразу перешли к делу.
— Бунтарей переловить завтра ночью. Послезавтра отправим в Усть-Чааты,— сказал чейзен.
— Кого именно? — поинтересовался хуаду.
— Не твоя забота,— небрежно бросил Мангыр.— Бош­ка представит.
— И сам?!
— Да. Иначе нельзя. Бошка тоже так считает.
Хорек нервно покрутил шеей.
– Бандитов тут же заковать, чтобы не разбежались,—
посоветовал хунду.— Найдем столько дёньгу[2]? На их конях будем отправлять?
Добился своего Дагыр: так поставил вопрос, что не отве­тить было нельзя.
— Я распоряжусь, чтобы дёньгу были завтра же готовы. Нечего и о лошадях думать. О седлах, потниках тоже не зачем говорить — не чиновники. Дам восемь своих коней. Усадим по двое. Расходы потом взыщу.
«Значит, шестнадцать»,— отметил про себя Дагыр.
— Чтобы замазать глаза бандитам, бошке наденем самую тяжелую дёньгу,— сказал он и рассмеялся.
Бошке было не до смеха. Мангыр чейзен тоже не под­держал неуместную шутку.
На следующий день, где-то перед обедом, Мангыр чейзен позвал к себе Чудурукпая.
— Съезди-ка, сынок, в Салдам. Накажи Когелу, чтобы поймал восемь смирных коней и привел сюда.
Чудурукпай тут же отправился.
— Зачем твоему отцу понадобились смирные кони?— спросил Когел.
— Не знаю.
— Ладно. Пригоню.
Табунщик не придал значения распоряжению чейзена. Словил коней, доставил в аал правителя.
Приехавший в аал непременно обойдет все юрты, новости узнает — таков обычай. И Когел прямо от чейзена отпра­вился в юрту пастухов. В ней, однако, никого не оказалось, кроме девчушки с коротенькими косичками.
— Какая красивая у тебя кукла! — похвалил Когел. — Да-а,— протянула девчонка.— Она все время плачет.
Вот будет реветь, я на нее деревянную доску с дыркой надену, какие папа делает…
У Когела екнуло сердце. Неспроста, однако, понадобились кони Мангыру, если доски с дырками готовят…
Больше он никуда заходить не стал. Все было и так ясно. Теперь только бы не опоздать. Выехал в сторону Салдама, но вскоре повернул коня вверх по Барыку. Онзулака не застал — тот уехал в Оттук-Даш навестить заболевших родственников.
Что делать? Стоит ли будоражить других? Нет, сначала надо отыскать Онзулака.
Махнул напрямую в Оттук-Даш. Добрался до аала родни Онзулака. Тот, выполнив свой долг,— как назло! — переправился на другой берег… Единственную лодку взял. На коне через Улуг-Хем не перебраться — наводнение еще не спало, и течение в этих местах такое, что и думать нече­го заводить в реку коня, — собьет. Можно было, конечно, переплыть Улуг-Хем у Салдама, но, пока ездишь туда и оттуда, сколько времени потеряешь! Оставалось одно – ждать.
Онзулак вернулся под вечер. Вместе поехали в Барык.
— Сколько, говоришь, коней он велел привести? Восемь? Значит, по двое посадят,— размышлял Онзулак.
— А вас сколько было? Семнадцать?
— Ясно! Бошку не тронут. Яего, вражину, с самого на­чала подозревал.
Барыка достигли уже ночью. Из аала Сульдема, мимо которого лежал их путь, доносился громкий плач.
— Саванды и Буяна увели,— сквозь слезы сказала Кежикма.
Сульдем, увидев Онзулака, процедил сквозь зубы:
— Залил кровью головы моих сыновей, а сам спрятался! Зачем моих детей с толку сбил? Сам бы и занимался этим грязным делом. И так горе и болезни не обходят меня,— ты еще навязался…
Нечего было ответить старику.
— Всех ваших друзей похватали,— сообщили им в аале Муйтужука.— И Хорека бошку тоже. Тебя, Онзулак, люди чейзена в твоей юрте караулят.
Повернули обратно.
— Кто же нас все-таки предал? Дагыр хунду всех видеть не мог.
— Бошка!
— Тогда зачем его взяли?
Когел не ответил.
«Тут что-то есть,— задумался Онзулак.— Буян не мог обмануть. Человека, который нам помогал, убил Хорек бошка. И нас всех, кроме него, никто не знает…»
Переночевали у Когела. Поднялись с зарей.
— Куда ты?— спросил Когел.
— К чейзену.
— Прямо в пасть волка?
— Как я оставлю друзей? Как смогу спокойно разъезжать по аалам? Ты слышал, что Сульдем сказал? Он по-свое­му прав. Главным был я, и не годится мне скрываться от на­казания. Отвечать, так вместе со всеми. Без меня чейзен, хунду и бошка запутают парней. Я поехал.
С утренними лучами солнца Онзулак предстал перед Мангыром чейзеном.
— Убедительно прошу вас,— с почтением обратился он к правителю,— отослать моего коня ко мне в аал. А теперь можете меня связать. Дёньгу-то мне оставили?
Друзья Онзулака переглянулись.
 
Чиновники удивлены были: человек, которого они безуспешно разыскивали, явился сам. И хотя он добровольно отдавал себя в их руки, никто не осмелился связать его, надеть на его шею дёньгу и поставить в ряд с остальными, схваченными, закованными и ожидавшими своей участи.
Подняв с земли старую дёньгу, похожую на разбитое корыто, брошенное на месте кочевки, Онзулак издевался над чиновниками:
— Дырка-то маловата для моей шеи. Если пошире не сделать, задохнусь, пожалуй. А с мертвого какой с меня спрос?
Только теперь зашевелились прислужники чейзена. Один топор принес, другой пилу. Однако Онзулак сам занялся своим ярмом.
Высокий, плотный, сильный, Онзулак своей смелостью, невозмутимостью и острословием вовремя поддержал дух товарищей, напуганных и растерянных. Посмеиваясь над чиновниками, он то и дело без нужды примерял дёньгу и ворчал:
— До чего жадные и скупые люди! Разве на Чээнекском хребте листвяк перевелся? Не могли для меня новую деньгу сделать!
Стали подходить родственники попавших в беду аратов — несли с собой мешочки, котомки.
— Не горюйте,— успокаивал их Онзулак.— Скоро вернемся.
Его слова ободряли, от них становилось легче, хотя все понимали, что это только слова… Понимал, как тяжело, людям, и Онзулак. У него самого на душе кошки скребли, но он не поддавался унынию и продолжал балагурить:
— Никогда не приходилось надевать на шею корыто с дыркой! Даже интересно.
Шутки шутками, а подошло время отправляться на суд. Тут уж само собой проявился характер каждого. Большинство парней приуныло. Кое-кто и слез не постыдился. Но горше всего пришлось тем, кто прощался со своими близкими. Вот когда увидели араты, как жесток и беспощаден Мангыр чейзен.
Парней посадили на неоседланных коней. Передний должен был держаться за гриву, а сидящий позади — за то­варища. Такой верховой ездой кочевника не удивишь. Но ведь у каждого по тяжелому ярму на шее… Одному Хореку дали коня под седлом. И дёньгу ему подобрали полегче — не боль­ше телячьей кормушки, так, для вида. Хоть и без шарика на шапке, а все же со званием! Ехал бошка молча, не глядя по сторонам.
Чейзен со свитой ускакал в Шагонар доложить о поимке, преступников.
Сопровождать бунтарей поручили Дагыру хунду. Уж тут он показал себя. Стоило кому-нибудь пожаловаться, попро­сить что-нибудь, просто съехать со спины лошади, тут же свистела плеть.
Первому досталось Саванды.
— Дайте передохнуть!— взмолился он.
Хунду вытянул его камчой и приказал гнать коней быст­рее. Саванды, сидевший сзади, свалился на землю. Дагыр еще раз огрел его.
— Проклятье мое тебе!— не стерпел Саванды.
— К тебе и вернется!
Саванды усадили на коня и, чтобы больше не падал, связали ему ноги, пропустив веревку под лошадиным брюхом.
В Шагонар прибыли ночью. Усталые, голодные, истерзан­ные. Всех загнали в одну юрту. Приставили часовых.
Народу съехалось на чыыш — не по доброй воле, конеч­но,— видимо-невидимо. Людей и коней на лугу под Шагона-ром собралось, будто на состязании богатырей в давние времена.
Отовсюду привозили пойманных «грабителей» — из Чаа-Холя и Торгалыга, Арыг-Узуна и Эйлиг-Хема, Эжима и Хайыракана, Барыка и Хендерге… Пятьдесят с лишним человек, связанных, избитых, в дёньгу. Из разных мест доставили на чыыш по одному, по два, редко — по три-четыре человека. Один Мангыр чейзен переусердствовал — семнадцать «разбойников» представил, да еще бошку вместе с ними.
Из долины Улуг-Хема в торговых факториях побывало куда больше удалых кайгалов и простых аратов, и переловить, а тем более обвинить всех было попросту невозможно. Если на то пошло, надо было судить целыми арбанами, сумо-нами и даже хошунами, а это уж совсем ни к чему. На чужом добре погрели руки и кое-кто из чиновников, подсылая, как Мангыр чейзен, к аратам своих верных людей. Что им теперь было делать? И представь они перед хошунным судом всех виноватых, с них бы в первую голову и спросили за то, что распустили подданных. Нашлись и такие чиновники, что, оберегая свою честь, стараясь выглядеть непричастными, палец о палец не ударили, чтоб изловить хоть одного «бан­дита». «Помилуйте,— возмущались они.— Да мои араты тише воды, ниже травы! Мои араты такими делами не занимаются!» И попробуй спроси с них; если нет прямых улик. Вот попались люди из сумона Мангыра чейзена на глаза Буян-Бадыргы,— и деваться барыкскому правителю некуда…
Шагаачы чагырыкчи приложил немало усилий, чтобы чыыш получился жестоким, устрашающим и поучительным. Аратов силой сгоняли на сбор. Пригласили и русских купцов из Чаа-Холя и Шагонара, чтобы убедились в строгости правителей ко всем, кто нарушает закон и порядок, чтобы не тревожились больше за свое благополучие. Однако русские не задержались на судилище. Увидев, каким диким пыткам подвергают аратов, они находили любые причины, чтобы поскорее убраться из этого ада.
Чагырыкчи постарался придать суду как можно больше внешней основательности. Сам он с наиболее важными чиновниками предъявлял обвинение, сам допрашивал, сам решал, кого какой пытке подвергнуть. Писцы с медными шариками на шапках старательно записывали по-старомон-гольски показания виновных.
Первым из барыкских кыргысов допрашивали Хорека бошку. Отделался он в сравнении с другими легко — его наказали двадцатью ударами палкой.
Хорек показал: «Говорю чистую правду, что десятого числа четвертого месяца второго года[3] по своей глупости присоединился к аратам, возглавляемым Онзулаком с речки Барык. Из амбара Дажи-Тойбу мною взято следующее: четыре плиты зеленого чая, десять пиал (по дороге три разбились), один слиток свинца, чесучи на один тон, девять клубков ниток. Другого ничего не брал. Если меня станут подвергать особой пытке, готов вернуть награбленное, а то, что израсходовал, оплачу своим скотом».
Так записали писцы…
Больше бошку не допрашивали.
Показания остальных не расходились с советами Онзулака, которые он успел дать в пути. Об убитом никаких расспросов не было, однако участь аратов легче от этого не стала. Никто не собирался их оправдывать.
Допросы и пытки продолжались трое суток.
А писцы бесстрастно строчили: «При допросе под пытками арат Онзулак из Кыргыс сумона показал: это правда, что я со своими друзьями крушил торговые лавки в Чаа-Холе. Я взял плиту чая, четыре пачки дунзе, шесть саженей верев­ки. Не скрываю, что из-за злости на купцов, обманывающих простой народ, грозился поехать в Чадан. Если я сам в Чадан не попаду, до него все равно скоро доберутся араты Даа и Бейси хошунов.
При повторных пытках до бессознательного состояния показал то же самое».
«При допросе под пытками арат Саванды показал: это правда, что я ездил в далекий Чаа-Холь на своем Мухортом, идущем смешанным шагом. Узнав в точности от аратов, что маньчжуры обирают простой народ, я взял следующее: четыре плиты чая для моей жены, у которой болит голова, если чай не попьет, одну брюшину топленого масла, себе три пачки дунзе, одну кабарговую струю, один маралий хвост, один серп для отца. Не успел прихватить кожаные штаны. Остальную мелочь не могу вспомнить, поскольку у меня с умом не все в порядке.
При повторных пытках до бессознательного состояния показал то же самое».
«При допросе под пытками арат Буян из Кыргыс сумона показал: взял отцу и матери четыре плиты чая, два тона, шесть пачек дунзе, один топор, одну чашку деревянную, один аркан для брата Соскара, одну тюбетейку для брата Хойлаар-оола, невесткам десять катушек ниток, два шила, бусы для племянницы Адаски. Кроме того, завернул в тряпку немного сахара.
При повторных пытках до бессознательного состояния показал то же самое».
Это записать легко: «При повторных пытках до бессоз­нательного состояния…» Тело-то у человека не из камня, не из железа. Обессиленных парней волоком тащили на допрос. Били палками. Били шаагаями, в кровь сдирая кожу. Больше всех досталось Буяну, который держался вызывающе, отвечал дерзко. Избили его так, что он шевель­нуться не мог.
А пытки не прекращались. Только кончали допрашивать последнего — начинали по новому кругу. Одни и те же вопро­сы. Одни и те же ответы. И — удары, удары, удары…
Чиновники развлекались. Они придумывали самые изощ­ренные пытки и наказания, даже не входящие в установлен­ную систему «девяти пыток», состязались друг перед другом в искусстве издеваться над людьми.
Сильнее побоев была пытка голодом и жаждой.
Неизвестно, сколько бы времени это продолжалось, если бы не третья ночь. Она выдалась темной, глухой. Из юрт, отведенных для чиновников, неслись в кромешную тьму пьяные голоса.
В юрту, где вповалку лежали избитые, замученные араты, кто-то вошел и негромко сказал:
— Выходите! Только тихо.
— Наконец-то!— отозвался за всех Онзулак.
Он знал, что за ними придут, ждал этой минуты, но никому не говорил, потому что не хотел прежде времени обнадежи­вать друзей. Нелегкая задача — прибыть издалека и освобо­дить товарищей из-под стражи. Мало ли что могло случиться. Трудно было предвидеть, как поведет себя охрана, преданная властям. Онзулак не стал никого будоражить, чтобы люди не расслабились, не проболтались под пытками. Не говорил еще и потому, что по каким-нибудь непредвиденным обстоя­тельствам освобождение могло и не состояться. Самое страш­ное выдержали все, и самое страшное было уже позади.
Буян метался в горячке, бредил. Однако он расслышал чей-то удивительно знакомый голос. Словно сквозь сон донеслись до него слова:
— Выходите! Только тихо…
«Кто же это? Кто?»
— Некоторые сильно ослабели. Без помощи им не под­няться,— опять подал голос Онзулак.
— Мы так и думали,— знакомо звучало в темноте. «Дедушка   Хаспажик!» — догадался   Буян,   но   никак не мог сообразить, откуда взялся здесь отважный кайгал.
Узнали Хаспажика по голосу и другие. Лишь Саванды лежал, постанывая и переворачиваясь с боку на бок, в неве­дении — он не знал отважного оюна.
– Когел был у вас?— зашептал Онзулак.
– Разговоры потом. Он здесь. Быстро!— командовал Хаспажик.— Дёньгу не снимайте, не теряйте времеии. Выхо­дите по одному.
— Как быть с часовыми?
— Потом, потом…
Те, кто могли идти самостоятельно, стали выходить из юрты. Обессилевших выводили под руки. Хаспажик подхва­тил, словно куклу, Буяна и вынес его. Кто-то в темноте встре­чал выходящих, заботливо поддерживал, вел в ближний ле­сок к коням.
— Что делать с остальными? — спросил Онзулак, когда все его товарищи оказались на воле.
— Как что? — удивился Хаспажик.— Раз начали, надо до конца доводить.
Поутру чиновники увидели, что двери в юрту-тюрьму рас­пахнуты. Внутри лежали со связанными руками, с надетыми на шеи дёньгу, с заткнутыми тряпками ртами часовые.
Никогда не видели таким разгневанным Шагаачы чагы-рыкчи. Он издал указ о еще более крупном чыыше. Было предписано схватить всех сбежавших и всех, кто им помо­гал, всех аратов, имеющих хотя бы малейшее отношение к освобождению и укрывательству бунтарей.
Неисполнимость этого указа была очевидна и самому чагырыкчи. Новый чыыш не состоялся: правители сумонов сочли неразумным обострять и без того напряженные от­ношения со своими подданными. Повторный суд не со­стоялся еще и потому, что новые события заставили забыть о нем.