Глава вторая

Мангыр чейзен после случившегося на свадьбе Буяна и Анай-Кары затаился, как медведь в берлоге в пору зимней спячки. Из юрты глаз не казал, По аалам не ездил.
Пуля чуть задела ногу, и рана быстро зажила. Не в том была беда. Самое постыдное, когда на тебя направляет заряженное ружье женщина. Это куда хуже, чем увидеть свою кровь на белом снегу. Голова у правителя распухла от раздумий: как бы получше, повыгоднее воспользоваться тем, что произошло, как бы свой позор обернуть так, чтоб выглядеть не жалкой жертвой, а героем, которому нипочем, даже когда за пазуху кладут горячий свинец. А может быть, размышлял чейзен, лучше все-таки прикинуться тяжко пострадавшим, вызвать сочувствие к себе? В любом, однако, случае он твердо решил мстить, мстить и мстить.
Люди Барыка всяко говорили про случившееся. Одно оставалось неясным: как могла промахнуться Анай-Кара, такая бедовая, отчаянная, умеющая метко стрелять? Не могла дрогнуть ее рука. Все помнили, как целилась она в грудь шамана Элдепа.
Никто Анай-Кару не осуждал. Могла ли она поступить иначе, если пьяный правитель пытался обесчестить ее? А вот что всего лишь ранила чейзена, — об этом жалели. Вслух, правда, такое никто сказать не осмеливался, но и без того нетрудно было догадаться. Открыто рассуждал о происшествии лишь Саванды, зубоскал и насмешник:
— Я и богат, и себе не рад, — начинал он своим обычным присловьем.— Я-то знаю: рана от самострела похуже, чем из ружья. Но все равно полежать чейзену придется. Положит и разжиреет, как боров. Потом на костылях будет ковылять, а там, будто младенец, начнет снова ходить учиться. По себе знаю.
Словно подслушал его Мангыр. Сначала он отлеживался, а после стал выбираться из юрты, опираясь на костыли. И вид у него был такой, точно он вот-вот помрет, хотя щеки лоснились от жира.
Давно ли барыкский правитель поднимался все выше и выше, объезжая полновластным хозяином хребты Танды? Чуть было не породнился с самым большим богачом Ажикаем. И вот покатился чейзен по крутосклону… Одно к одно­му. Сын не захотел жить с племянницей Ажикая, красавицей Ончатпой — старше она его, видите ли, ребенок у нее от первого мужа. Нашел, дурак, причину! Мало того, приглянулась ему чертова девка, нищая из нищих. Из-за нее вот и сам пострадал. Тоже ума хватило… А тут еще это ничтожество — Хорек чейзен. Какой он чейзен? Подумаешь, прославился на войне. В сражении под Кобдо высокое звание получил. То ли не знает Мангыр, какой он трус — Хорек? А туда же — чейзен! Ровня ему, правителю всего Барыка! Собака!.. И чем дальше, тем больше язык распускает…
Худо, ох как худо Мангыру. Совсем не может себя в руках держать. Слугам, пастухам, табунщикам ли за что разносы устраивает, на всех с бранью набрасывается. Соседи, чтобы не гневить правителя, следят, как бы детишки не нашумели, не заплакали громко. Жена чейзена всю юрту мягкими подстилками устлала, на цыпочках ходит.
И ведь он, Хорек, эта выскочка, это ничтожество, надо­умил. Завел как-то разговор:
— Этот Соскар Сульдемов, черт бы его побрал, дом себе построил. Я думал, вроде кошары что-нибудь. А тут замерз в дороге, заехал к нему. Не поверите, господин, даже с вашей юртой дом его не сравнить! Тепло в четырех стенах — раздетые все сидят. Картошку из-под пола достал — будто только выкопал. Суп сварил с луком. И это — простой арат, заметьте!..
Мангыр делал вид, будто болтовня Хорека его нисколько не интересует, а сам чуть не лопался от злости. Даже шея у него покраснела. Что за проклятый род! То сам Сульдем поперек дороги становится, то сыновья его. Один другого стоит. Саванды перед всем народом опозорил — вызов сделал, сожрал целый чан жирной похлебки, не подавился. Буян с кайгалами спутался — самый опасный из всех. И этот еще — Соскар. Дом себе построил! Богач какой выискался!..
А Хорек не унимался:
— Из ваших отар овцы пропадают, в табунах коней не досчитываются. Если сказать, волки задрали, — где головы, где ноги, где кости? Никаких следов! Это, господин, не иначе как Буян пакостит. Ему не привыкать. А теперь он и вовсе обнаглеет. Посмел вам угрожать!.. Не-ет, надо еще посмотреть, откуда Сульдемовы выродки добро наживают. И хлеб у них, и скот. Любого, кто к ним ни зайдет, чаем угощают… Когда караганник корни пустит, его, чейзен, труд­нее корчевать.
Мангыр молча курил, давясь дымом. Вертел в руках серебряную трубочку с длинным мундштуком из полирован­ного мрамора. Мысли его мешались. «Богатеет, значит, Сульдемов род… Так-так… Русским подражают. Дома строят! Из-за них, из-за них все напасти… Надо с них, как с собак, шкуру наизнанку вывернуть. Точно!»
Как-то вечером Мангыр сидел в юрте с женой и сыном.
— Поглядела бы ты, старуха, телят, — вдруг сказал он. Жене повторять не надо: значит, мужчины хотят посекретничать. Тут же выскочила за дверь.
С того дня, как Анай-Кара ранила чейзена, он ни разу не говорил с глазу на глаз с Чудурукпаем, и теперь глухой голос отца не предвещал ничего хорошего. Сердце у Чудурук-пая сжалось, кровь застучала в затылке.
— Мужчина должен быть мужчиной, — издалека начал Мангыр. — А ты? Женил я тебя, добра хотел. Что вышло? Срам один!.. До каких пор думаешь под подолом у матери сидеть?
Чудурукпай помалкивал, опустив глаза.
– Ты посмотри на парней Сульдема. Что захотят, то и делают. Ястреба, если надо, летать заставят. Мы их кормили, работу им давали, а они того и гляди в наши сунду­ки руки запустят…
Мангыр был раздражен. Губы его тряслись.
— Русским подражать!.. Думают, у них синий шарик на шапке! Как бы не так!.. Усть-Барык мой. Да, мой! Откуда там Севээн-Орус взялся? Я сам его поселил. На свою голову.
Он выкрикивал какие-то бессвязные слова.  Схватил Чудурукпая за шиворот, так что затрещал по швам легкий халат. Негромко, чтобы за тонкими стенками юрты никто не услышал, торопливо заговорил:
— Вокруг нас враги! Зубы на нас точат. Почему ты спокойно сидишь? Ты должен мой род продолжить, моим богатством распорядиться. Дождешься, что меня безо всего оставят. Кругом враги!
— Какие враги? — робко спросил Чудурукпай.
— Разве Сульдем и его выродки не враги? А Хорек чейзен? Так и норовит проглотить. Он хитрый! И Севээн-Орус свои грязные лапы тянет. Весь народ Барыка — наши враги!
— Что вы, отец, — попытался успокоить его Чудурукпай.
— Нет! — закричал Мангыр. — Все враги. Волки, шака­лы, собаки!.. Если будешь ждать, все потеряешь…
Чудурукпай растерялся:
— Что же делать?
Мангыр опустился перед ним на одно колено, вытянув раненую ногу. Руки его дрожали.
— Дорогой мой сын, — зашептал он. — Единственная моя опора. Разрушь гнездо Сульдема. Хорека чейзена — как собаку… И Севээна-Оруса надо прижать… Ох… Задыхаюсь… Воздуха всего Барыка не хватает…
— Что с вами, ачай?
Мангыр вскочил.
— Я их во сне вижу. Днем перед глазами стоят…
— Может, шамана позвать?
Чейзен и впрямь задыхался, жадно глотал воздух.
— Слушай меня, — склонился к сыну. — Ночью подожги дом Соскара. Увижу огонь, легче дышать станет…
— Что вы, ачай! Как можно?
— Так надо.
— Не смогу…
— Сможешь! — пальцы  чейзена  сомкнулись на  горле Чудурукпая, и тот едва разжал их.
— Подождите. Надо подумать.
— То-то! Мужчина должен быть мужчиной. И голову надо держать на плечах. Запомни — все наши враги. Все до одного! Ступай.
Не помня себя, Чудурукпай выскользнул из юрты. Вскоре послышался топот его коня. Чейзен успокоился, однако в юрте ему не сиделось. Он выбрался на улицу и уставился в сторону верховьев Барыка, туда, где находился аал Сульдема и дом его сына Соскара. Время шло, а в потемневшем небе вое не появлялись языки пламени. Было ясно, что Чудурукпай просто-напросто удрал.
— Струсил, подлец! — выругался Мангыр и поплелся в юрту.
Несколько раз выглядывал он наружу, всматривался в темноту, — напрасно. Словно подтолкнул кто Мангыра к коновязи. И про хромоту забыл. Опомнился, когда уже сидел в седле и ехал вверх по Барыку, ехал не по дороге, а стороной, таясь от всех. Некому было остановить его, предостеречь. Хоть бы шаман на этот случай подвернулся, под­сказал: «Не силу свою показываете, господин, а слабость. Вернитесь, пока не поздно!»
В кромешной тьме — ушей коня не видать — Мангыр продирался сквозь заросли караганника. Упрямо ехал и ехал вперед, пока не добрался до дома Соскара. Будто злой дух вселился в него. Привязал к изгороди коня. Из стожка, что стоял рядом с домом, хватал охапки сена и таскал их к двери, к окнам, не замечая впивавшихся в ладони сухих колючек. Задыхался, но таскал охапку за охапкой. Достал из-за па­зухи коробок спичек. Чиркнул одной, дал ей разгореться, прикрывая полой халата, поднес к сену под одним окном, под другим… Поджег у двери. Пламя враз охватило сухую траву. Оставалось только сесть на коня; но Мангыр медлил. Он еще не утолил жажду мести. Не спеша взял толстое бревно от колоды, на которой кололи дрова, подтащил его к двери и подпер им вход в дом. Посмотрел, крепко ли держит бревно… Только теперь бросился к коню и тут же шарахнулся в сторону: за углом дома что-то мелькнуло. Страх охватил чейзена. Он замер на месте, вгляделся. Занимавшееся пламя высветило угол дома. Там метался привязанный к колу козленок. Чейзен подбежал к нему и отвязал веревку: жалко стало козленка! Еще раз вернулся к двери, потрогал бревно.
Конь уносил его к священной горе Бай-Даг. На полном скаку Мангыр оглянулся — за спиной полыхало пламя, устремляясь в ночное небо. Он был уже далеко, но услышал крики, дробный стук копыт — люди спешили к пожарищу. Сделав изрядный крюк, чейзен прискакал к юрте и прежде всего, как только слез с коня, ухватился за лежавший на земле костыль. Опираясь на него, припадая на давно зажившую ногу, поплелся к лежанке.
Жена не проснулась. Чудурукпая не было.
Нашарил кожаный когээр с аракой, налил полную пиалу, выпил.
Сон не шел. Широко раскрытыми глазами глядел он в дымовое отверствие — там играли отсветы далекого пла­мени…
Он так и не уснул, но словно забылся. Пришел в себя, услышав резко оборвавшийся у юрты топот копыт. Кто-то торопливо шагал от коновязи. Мангыр принялся громко стонать.
Не спрашивая разрешения, в юрту вбежали Хорек и Дагыр хунду.
— Ничего не осталось, господин! — возбужденно про­кричал Хорек.
— Гарь и пепел! — воскликнул Дагыр.
— Что? Что такое? О чем вы?
— Дом Соскара сгорел.
— Кто поджег? — чейзен чуть язык не проглотил, но неосторожное слово уже вырвалось против его воли.
Оба чиновника не заметили его чрезмерного волнения.
— Никого не нашли, — с сожалением сказал Дагыр хунду.
— Кто-то к двери бревно привалил, говорят. Нарочно, значит, подожгли. Все-все сгорело, — торопился выложить правителю новость Хорек.
— А кто бревно видел?
— Саванды так сказал.
— А-а! — протянул Мангыр. — Эта бестолочь. Он что угодно наболтает. Дом — не юрта. Долго ли сухому дереву загореться. Урони огонь — и готово… Сами и сожгли. А что с хозяевами? — Он уже успокоился и расспрашивал будто по обязанности, так, для порядка, будто его вовсе и не инте­ресовал этот пожар.|
— Жена Соскара одна дома была. Сгорела совсем…
— Ужасное дело! — вздохнул Мангыр, выколотил трубку о костыль, набил ее табаком. — Вот как бывает, когда подражают русским…
— Около горевшего дома видели Буяна, — как бы между прочим произнес Хорек чейзен.
— Точно, точно, господин, — подтвердил Дагыр. Мангыра при одном упоминании ненавистного имени
перекосило.
— Откуда взялся этот негодяй? Живой еще?
— Выходит, живой, — усмехнулся Хорек. — Помните, я вам говорил? Это он шастает вокруг вашей усадьбы и вашего скота. Он! Больше некому.
– Поймать и привести его сюда! — приказал правитель. — Немедленно!
Чиновники поклонились и, выйдя из юрты, поспешили к коням. Когда они вернулись к пепелищу, Буяна уже не было. Все, что могло гореть, сгорело, но тлели головни, удушающе пахло гарью. Короткая весенняя ночь подходила к концу, и на востоке, за горными вершинами, алея, занимался пожа­ром новый день.