Глава пятая

Хотя официальное известие о назначении нового комисса­ра по делам Урянхайского края поступило в самом начале года, господин Григорьев пожаловал в Белоцарск лишь к осени.
К месту службы он не торопился. На долгом пути от Петрограда было немало продолжительных остановок с приемами и банкетами. Дольше всего задержался комиссар в Красноярске. Там ему устроили весьма приятную прогулку по Енисею до Минусинска на стареньком пароходе с высокой черной трубой и большущими гребными колесами по бортам. Медленно проплывали мимо высокие красные скалы по обоим берегам величественной реки. К самой воде подступали темные угрюмые кедры, островерхие ели. На иных вершинах, несмотря на самый разгар лета, лежал ослепительной белизны снег. Привычный к столичному шуму, господин Григорьев впервые испытывал неизведанное дотоле умиротворение. Он был покорен величием и просторами реки, первозданностью природы, оглушающей тишиной. Его немного страшило полное безлюдье, заповедная дикость окрестных мест. Куда занесло!
С наслаждением вдыхая чистый, прохладный воздух, настоянный на смолистых ароматах можжевельника и пихты, окидывая с изумлением постоянно меняющиеся живописные берега, вглядываясь в набегающие изумрудные волны могучей реки, Григорьев размышлял о самом разном. Какие только мысли не приходили ему в голову в грохочущем поезде и душном вагоне, за шумными застольями в городах, где он останавливался…
Красноярск оказался хуже, чем он предполагал. Впрочем, там поднимали особенно много тостов в его честь и за его здоровье. И если верить всем тем словам, что говорились на красноярских приемах, то если господин Григорьев не являл еще собою живого бога, в Урянхае ему определено было стать им.
Он не имел еще достаточно ясного представления о своей будущей миссии, не знал, с чего начнет, прибыв к месту назначения.
Минусинск — городишко на краю земли и неба — встре­тил его с почтительным подобострастием. На пристани фальшиво гремел духовой оркестр из четырех трубачей и барабанщика в медных касках пожарных. Поодаль вы­строились, разумеется, именитые люди города. Смешно было смотреть на них! Даже в Красноярске местная знать имела какое-то представление о манерах, умении одеваться. Тут же словно стая сорок собралась. Кряжистые, угловатые, в то­порщащихся, неловко сидящих черных сюртуках и выпираю­щих из них туго накрахмаленных белых манишках, заросшие бородами, они чинно раскланивались, наперебой приглашали почтить посещением. Каждый старался хоть как-нибудь выделиться среди других.
Тут тоже были застолья. Хлебосольные и угодливые до приторности хозяева изощрялись в выспренних тостах.
— Господин комиссар! Позвольте пожелать вам больших успехов на столь ответственном поприще. Мы выражаем надежду, что между нами всегда будут поддерживаться самые тесные и дружеские связи! — звучало за одним столом.
— Господин комиссар! — гремело в другом доме. — Мы поднимаем этот бокал за ваше здоровье, за вашу славу, за процветание под вашим предводительством Урянхайского края! Мы надеемся…
— Господин предводитель Урянхайского края! — ста­рались переплюнуть в угодничестве на следующем приеме.
Нетрудно было понять, чего хотят, на что надеются и чего ждут от него эти люди, среди которых преобладали крупные скотопромышленники, скупщики пушнины, торговцы хлебом. Новые земли за Саянами сулили им новые барыши, и алчность их безудержно лезла наружу.
Григорьев старался быть сдержанным, золотых гор не сулил, однако высказывался в том смысле, что постарается быть полезным деловым людям, поддерживать их начинания. Высказывался туманно, неопределенно. Как он мог иначе? К тому же в далекой и дикой стране, где отныне предстояло ему жить и исполнять возложенные на него высокие полномочия, нельзя было полагаться лишь на собственные силы и способности. Он не смог бы обойтись без этих лицемерных и льстивых торгашей, от каждого почтительного слова которых за версту разило жадным расчетом.
Слава богу, пытка минусинским гостеприимством все-таки подошла к концу.
В сопровождении четырех казаков, с имуществом, взя­тым на первый случай и навьюченным на лошадей, Гри­горьев несколько дней качался на громыхающей и тряской телеге по избитому тракту через Саянские хребты. Изнежен­ному в столичном комфорте, эта нескончаемая дорога казалась жесточайшей пыткой. Его словно вывернули наиз­нанку, перемололи…
В Белоцарске господина комиссара по делам Урянхай­ского края никто не встретил.
Вот когда вспомнился ему Минусинск. Это же был город! Да еще какой! И какими славными людьми казались теперь бородатые купчишки в сорочьих нарядах. И как жаль их мещански обставленных гостиных, в которых было, в общем, не так уж плохо.
Громко наименованный Белоцарск — столица края! — походил на деревушку с нелепыми среди скопища юрт несколькими деревянными домишками. Ни улиц, ни оград.
Когда обоз, эскортируемый казаками, вступил на пыльную дорогу, условно обозначавшую, должно быть, главный проспект и утыканную редкими чахлыми топольками, за торжественным въездом высокопоставленного лица из Петрограда увязалась с неистовым лаем свора собак. Каких только псов не было в этой злобно гавкающей стае. И лайки, с круто завернутыми калачом хвостами, и неопределенного происхождения суки со свисающими чуть не до земли сосцами, и дворняги всех мастей.
«Этого только не хватало!» — досадливо поморщился Григорьев.
Словно угадав его мысли, солдаты стали разгонять собак. Те разбежались, попрятались за кучи навоза и мусора, сваленные у самых домишек, но лаять не перестали.
Комиссар горько усмехнулся: неделю назад его шокиро­вали минусинские трубачи в медных касках! А здесь…
Собаки между тем перебудоражили весь город. Откуда-то стали появляться люди, они с любопытством пялили глаза на ехавших впереди и замыкавших обоз казаков, на телегу с восседавшим на ней господином и неотступно следовали за необычным караваном.
Все это раздражало. Однако Григорьев старался держаться с достоинством. Но он не в силах был противиться тряске, и его подбородок, его располневшие на красноярских и минусинских приемах щеки дрожали, словно студень.
Он сухо распорядился, обратившись к кучеру:
— Спроси, где находится канцелярия комиссара. Парень,  натянув вожжи, придержал  коней, крикнул:
— Эй! Подойдите кто-нибудь!
Никто не сделал и шага. Напротив, все остановились.
— Их благородие вас спрашивают! — еще громче крикнул кучер.
Из-за спин черноволосых тувинцев, настороженно раз­глядывавших комиссара и сопровождавших его казаков, протиснулся какой-то человек, видимо русский.
— Их благородие спрашивают, — повторил кучер, — где находится управление господина комиссара Урянхайского края.
Смельчак, ухмыльнувшись, попытался снова спрятаться за спины тувинцев.
Григорьев не выдержал, рявкнул:
— Где дом комиссара?!
Человек вытянул вперед руку.
— Езжайте туда. Возле нового дома свернете направо. Еще через три дома — налево. Там пойдет такая узкая улица, а потом поперек…
Григорьев совсем потерял терпение.
— Какой из себя дом?
— Двухэтажный, господин… Он один такой.
— Чего же ты мелешь? Направо — налево! Два дома, три дома… Господин Церерин здесь?
— Как вы сказали? Церерин?
— Да!
— Господин комиссар, что ли?
— Да, господин комиссар.
— Нету его.
— Как это нету?!
— Месяц, однако, как нету.
Григорьев пробормотал про себя: «Смылся, не сдав дела…»
— А Габаев?
— Управляющий русскими поселениями? Тоже уехал.
— Вместо него кто-нибудь прибыл?
— Господин Шкунов, может?
— Откуда мне знать!
— Должно, господин Шкунов. Он у нас новый дарга — начальник по-урянхайски.
— Мне это ни к чему. — Григорьеву надоел бессмысленный разговор. Он унижал его. Надо было как-то выпутываться из глупого положения. — Трогай!— приказал он кучеру.
Единственный на весь город двухэтажный дом разыски­вать не пришлось — он был виден отовсюду. Григорьев соскочил с телеги и направился к подъезду. На двери висел ржавый амбарный замок. Комиссар чуть не лопнул от злости.
— Это издевательство!
Откуда-то из-за угла выскочил управляющий русскими поселениями, кинулся с распростертыми объятиями к комиссару:
— Вениамин Юрьевич! Григорьев еще не остыл.
— Вы — Шкунов?
— Так точно, Вениамин Юрьевич. Шкунов. Евсей Егорыч.
Он с жаром пожал пухлые пальцы комиссара.
— Мы о вас давно наслышаны, Вениамин Юрьевич. Ждали-с. И представьте: именно сегодня… Такой суматош­ный день. Забегался, вы уж простите великодушно…
Позвякивая связкой ключей, он стал отпирать замок на двери.
— Какие будут распоряжения, Вениамин Юрьевич?
— После, после,— отмахнулся Григорьев, входя в дом. Брезгливо поморщился, увидев грязь в углах, тенета на по­толке. Сокрушенно вздохнул, вспомнив, должно быть, свои апартаменты, квартиру в столице…
— Когда только приучится к чистоте этот народ! — перехватил его взгляд Шкунов.
Комиссар направился по лестнице на второй этаж и даже нашел в себе силы пошутить:
— Что твои Саянские горы! Вам, молодому, самая подходящая лесенка.
— Крутовата, Вениамин Юрьевич, — нашелся Шкунов. — Ненароком свалишься, шею свернешь…
— Крутые тропы всегда опасны, — назидательно про­изнес Григорьев. — Чем выше заберешься, тем больнее падать.
Шкунов провел его в просторный кабинет. На большом столе были разложены письменные принадлежности. Перед ним стояли два глубоких кресла для посетителей. В углу — пустой книжный шкаф. Прежде чем пригласить Григорьева сесть, Шкунов сдул со стола, стула и кресел пыль.
— Вот так и служим… После господина Церерина каби­нет, видно, не убирали.
Григорьев тяжело опустился в кресло.
— Евсей Егорович, я теперь говорить не расположен. Надо отдохнуть с дороги. Побеседуем обо всем завтра.
— Как изволите, — согласился Шкунов. Помолчав, предложил:
— Может, ко мне соблаговолите?
— Ну, что ж, — пожал плечами комиссар. — Можно и к вам.
Он подошел к окну, за которым виднелось несколько домов так называемого города.
— Я еще тоже не вполне обосновался, Вениамин Юрье­вич, — говорил за его спиной Шкунов. — Неудобно, знаете, даже приглашать… Вы уж извиняйте…
— Что делать, что делать… Так устал в дороге. Не до пуховиков. Только бы голову приклонить. Ох! Привезти бы сюда хоть на денек столичных господ…
Управляющий напрасно скромничал. В его холостяцкой квартире было вполне прилично. И стол оказался неплохо сервированным. И держался хозяин неназойливо, в меру почтительно и отнюдь не подобострастно.
За столом разговорились. Перемыли косточки своим предшественникам. Кое-что об их делах Григорьеву было известно. Успевший многое разузнать на месте Шкунов оказался более осведомленным. Действительно, в Туве столкнулись интересы старожилов и новых русских поселенцев из-за пастбищ и пахотных земель, а также тувинских баев и бедноты. В обострении конфликтов был, пожалуй, больше повинен управляющий, а не комиссар. Это он не придерживался никаких законов и правил и совсем потерял совесть. Даже у самого амбын-нойона, верховного правителя Танну-Тувы, исхитрился оттягать земли. Конечно же, такое не могло кончиться миром.
Под вечер оба чиновника отправились прогуляться по Белоцарску. Григорьев знакомился с городом…
Вышли к берегу, откуда видно было место слияния двух рек.
— Тувинцы так называют его — Белдир, то есть слия­ние, — пояснил Шкунов. — Отсюда и название города по-ихнему: Хем-Белдир. Урянхайцы, Вениамин Юрьевич, уди­вительно любят Енисей. Они его зовут Улуг-Хемом — Вели­кой рекой.
Григорьев осмотрелся.
— Должен признать, местность для города весьма удачная. Река, горы… Есть перспектива…
Они не спеша брели вдоль берега и вышли прямо к юрте, заслоненной высокими тополями.
— Что это? — спросил комиссар.
— Юрта урянхайца.
— В таких живут люди?!
— Конечно, Вениамин Юрьевич.
— А что, если зайти? Как вы думаете?..
Шкунов, чуть бравируя знанием местных обычаев, на­пыщенно произнес:
— Для гостя двери любой юрты урянхов всегда распахнуты. Днем и ночью. Не имеет значения — знакомый пришел или совсем чужой. Между прочим, я слышал, что хозяин этой юрты со странностями. Урянхайцы — кочевой народ. А этот постоянно живет здесь. Даже маленькую избушку рядом с юртой поставил.
— Видимо, под воздействием нашей цивилизации, — не без иронии сказал Григорьев.
— До этого им еще далеко. Почти дикий народ. Так зайдемте?
Оба шагнули в юрту. Григорьева обдало жаром и горе­лым запахом жареного зерна. Не разглядев освещенного лишь слабым пламенем очага жилища тувинца, он поспешно выскочил наружу.
«Вот и наведался к своим новым подданным, — усмех­нулся про себя. — Какие тут рассуждения о цивилизации!»
Следом за ним и Шкуновым вышел хозяин юрты — старый тувинец. Он довольно сносно говорил по-русски.
— Почему не кочуешь отсюда ни зимой ни летом? — громко, точно глухому, прокричал ему Шкунов.
— Кто сказал?
— От людей слышал.
— Здесь сердце Самыылыга[1]. — Тувинец показал на большой камень.— Я его охраняю.
Григорьев посмотрел на каменную глыбу, напоминавшую очертаниями корову.
— А что такое Самыылыг? — спросил Шкунов. Старик жестами стал объяснять, что это — сердцевина Земли.
— В старые времена люди просили помощи и защиты у Богдо-гэгэна, желтого бога. Ничего из этого не вышло. Помощь придет другой дорогой, с севера. Добрые люди при­вяжут своих коней у сердца Самыылыга.
Комиссар по делам Урянхайского края и управляющий русскими поселениями, возвращаясь домой, смеялись над сумбурными по их понятиям рассуждениями старого тувинца.
— Вы меня простите, Евсей Егорович, но это же совер­шеннейшая дичь! Бред какой-то! Сердце Самы-ылы-га… Тьфу! Язык свернешь!.. Увольте, увольте…