Глава двенадцатая

Вернулся Чудурукпай в свой аал и лишился покоя Сердце его осталось на том берегу Улуг-Хема, в Кара-Булуне… Места себе найти не мог. Прежде бы оседлал коня да и подался бродяжить по Элегесту и Межегею, но и в этом теперь не мог он найти утешения.
Отец стал посылать его в Хендерге — наотрез отказался. Чего, дескать, там делать? В Эжим, сказал, поеду. Мангыр чейзен даже обрадовался: неужто умнеть сын начал?
И раз, и другой, и третий под разными предлогами за Улуг-Хем ездил. Страх перед рекой одолел. Сначала его Когел переправлял, потом сам стал в лодку садиться.
Доберется до юрты Аржаана и сутки сидит у очага. Уставится на Анай-Кару и глаз не сводит, как царевич из сказки, что на красавицу Чечен-кыс смотрел. Слова не молвит. Наглядится — уедет. Несколько дней пройдет — опять является.
Дольше стал оставаться. Три, а то и четыре ночи у Аржаана в юрте ночует. И все молчком. Что с ним поделаешь? Гостя из юрты не выгонишь. Поят его, кормят.
Заметили старики: только этот парень на порог, у Анай-Кары голос пропадает. Всегда веселая, разговорчивая, а тут — будто в рот воды набрала.
Так и повадился. Верно, когда аалы на чайлаги откочева­ли и Аржаан перебрался на пастбища к Хаттыг-Тайге, Чудурукпай ездить перестал. А только управились с сенокосом, как-то под вечер снова явился.
Аржаан голову ломал: что за парень, чего ездит, чего добивается? И Анай-Кара странно себя ведет. Может, не хочет с ним знаться? Парень вроде бы тихий, смирный. По одежде, да и по коню, — не из бедных. Среди байских сынков, впрочем, бывают и такие: где проголодается — шесть дней ночует, где наестся досыта — десять дней проведет, и никаких забот.
Сколько раз хотел поговорить Аржаан с девушкой о странном госте, да никак не мог решиться. С женой совето­вался. И та не осмеливалась. Как-никак не родня им Анай-Кара, к чему ей в душу лезть, ненужные разговоры вести. И все же спросили. Жена не вытерпела.
— Что за парень, дочка, находит нашу худую юрту?
Анай-Кара в слезы. Давно сама хотела сказать про Чудурукпая. Может, придумали бы что, перестал бы он ездить, да все откладывала. Теперь скрывать не стала.
— Это же сын правителя барыкских кыргысов…
— Мангыра чейзена, что ли? — Аржаан даже рот ла­донью прикрыл. И жена руками всплеснула, по сторонам смотреть стала: не услышал бы кто.
— Да, — сказала Анай-Кара. — Его сын.
Хорошо знали грустную историю девушки приютившие ее и укрывшие от беды люди. Они-то думали, может, этот парень счастье ей составит, а вышло вон что…
В эту пору как раз что-то долго Чудурукпай не показы­вался. Скорее всего, отца побаивался: как бы слишком частые поездки в Эжим не вызвали у него подозрения. Вдруг он главную причину узнает?!
Только съехались по осени аалы с чайлагов в Усть-Варык, не вытерпел Чудурукпай, махнул в Кара-Булун. Так лодку гнал, что и не заметил, каким неспокойным был Улуг-Хем.
На месте, где стояла юрта Аржаана, нелепо торчал лишь один столб. Как в сказке: не было вороны кричать «куйт!», не было сороки кричать «сайт!».
Никто в соседних аалах не сказал ему, где находите зимнее стойбище Аржаана. Не знал или не хотел…
Весь день ездил Чудурукпай вверх и вниз по берегу; ничего не нашел. Повернул назад.
Порой он думал, не отыскать ли ему Буяна, не рассказать ли, что Анай-Кара жива. Все равно не полюбит его эта девушка, не простит того, что натворил отец. А Буян из-под земли ее добудет. Но где самого Буяна найти? И зачем? Чтобы Анай-Кара ему досталась?
И опять кинулся в Кара-Булун. Все аалы, начиная с верховьев Буурзека, обшарил, — никаких следов Аржаана. Были люди, знавшие этого человека, были такие, что впервые слышали его имя, но никто Аржаана не встречал. Не иголка ж это в стогу сена, думал Чудурукпай. Не может целая семья исчезнуть! Объездил аалы в Кызыл-Чыраа, в верхнем и нижнем Хулбус-Даше, до Чаргы добрался. Нигде!
Когда он уже потерял всякую надежду, на обратно пути домой, возле Кара-Тала случайно наткнулся на знакомую юрту. Но радость его была недолгой. Две ночи провел он у Аржаана, а та, которую он столько искал, не показывалась.
— Что случилось с вашей дочкой? — не называя Анай-Кару по имени, спросил он.
Обычно молчаливый, Аржаан легко и охотно отозвался:
— Анай-Кара, что ли?
— Да.
— Разве она наша дочь?
— Вы сами ее так называли.
— Имея столько детей, мы и чужого сына своим назовем.
 Чудурукпай не мог больше сдерживаться.
— Куда делась Анай-Кара?
Старики переглянулись. Аржаан продул засорившуюся трубку, пожал плечами:
— Не знаем, откуда пришла Анай-Кара, не знаем, куда ушла. Однажды утром поднялись — девушка в юрте сидит… Птицы всюду летают, человек везде бывает. Пожила вот у нас. Славная девушка, ничего не скажу. Недавно просыпаемся — нет ее… Отправляйся-ка ты домой, сынок. Видать, давно ты выехал из аала. Родители по тебе соскучились.
Как ни старался выкинуть из сердца Анай-Кару, не смог ее забыть Чудурукпай. Последними словами клял себя за то, что отпустил попавшую ему в руки птицу.
В самый разгар зимы, в такой мороз, когда куропатка на лету замерзает, не утерпел, поехал снова в Кара-Булун, нашел юрту Аржаана — Анай-Кары там не было.
Отчаявшись, упустив один конец аркана, Чудурукпай решил ухватиться за другой его конец. Чуть коня не загнал, пока добрался по такой стуже до шалаша Дарган-Хаа на хребте Чээнек.
Когда перед стариком появился хорошо одетый молодой человек с тугими щеками, он лишь смутно догадался, кто он такой.
— Узнаете меня, дядя? Я Чудурук.
— Чудурук, Чудурук… — Дарган-Хаа сделал вид, будто никак не может припомнить это имя.
— Сын старого Мангыра. Вы что, забыли меня? Вы же мне нож и огниво делали!
— Как же, как же…
— Я давно знал, дядя, что вы здесь живете. Еще когда Онзулак пригнал много табунов из Хемчика, я уже знал. Но я никому  про это не говорил. Даже отцу.
Дарган-Хаа в жар бросило: «Вот сукин сын!»
— Точно, точно, дядя! — Чудурукпай решил не отсту­пать. — Буян у вас живет? Прошлой весной мы с ним встре­тились в Кулузуне. Он к вам ехал. У меня к нему серьезное дело. Из-за этого я вас побеспокоил.
Смуглое лицо старика побледнело.
— Видеть не видел этого человека. Имя такое пер­вый раз слышу. Ничего я не знаю. Живу тут в дремучем лесу один. Ни до кого мне дела нет. Зачем ты приехал?
Он скосил глаза на острый топор, лежавший у входа в шалаш. Чудурукпай перехватил его взгляд. Продолжать разговор с упрямым стариком он не решился.
— Я могу, и Мухортый может! — с этими словами Саванды подкатил к лесной делянке, где работали братья.— Бро­сайте все! Я вам сыр, творог привез, тараа привез, мясо привез. Я и богат, и себе не рад…
— Где мясо взял? — спросил Соскар.
— А что мясо? Не серебро и не золото. В Устуу-Суге в одном аале барана зарезал. Осенью хлебом отдам.
— Один раз за плугом прошел, и уже хлебом торгуешь? — укорил старшего брата Буян.
— Ничего! Вам надо много есть при такой работе. А осенью поглядим. Подумаешь, один баран! Саванды все может…
Собираясь в тайгу заготавливать лес для нового дома, Соскар рассчитывал только свалить деревья да сучки oбpубить. Удалось же сделать гораздо больше. Помог Буян: его появление прибавило братьям сил. К тому же Соскар и Хойлаар-оол не хотели оставлять Буяна одного и ни разу не съездили домой. А уж если они не покидали лесосеки, что еще оставалось делать, как не валить деревья? Не сидеть же сложа руки.
Да и Саванды, если разобраться, не за что ругать было. Он вкладывал свою долю в общее дело, заботился, чтобы братья не голодали.
Соскар заранее посчитал, сколько бревен понадобится ему на избу, и они успели не только спилить и раскряжевать деревья, но и ошкурили их. Даже перекатили в одно место, поближе к дороге, откуда легче будет вывозить зимой. Управились как раз к уборке урожая и осенней перекочевке.
Всем были довольны. Одно огорчало — предстоящее расставание с Буяном. Так хорошо было, когда собрались все вместе! И все же пришлось разъехаться в разные стороны.
К старому кузнецу на вершину Чээнека Буян приехал не сразу, пробродяжничал до зимы. Дарган-Хаа он застал обеспокоенным.
— Ты куда запропал? — накинулся он на Буяна.— Сейчас же назад поворачивай! Даже на одну ночь нельзя тебе оставаться.
Так непохоже было это на всегда спокойного, невозмутимого старика. Его волнение передалось и Буяну.
— Что стряслось?
— Чудурукпай здесь был!
Буян так и присел.
— Как он сумел отыскать ваше жилье?
— Говорит, давно знает. Хвастался, будто про табуны из Хемчика, которые здесь прятали, тоже знал, но никому, даже отцу, не рассказывал.
— Врет!
— Кто знает, врет или не врет…
— Зачем он приезжал?
— Тебя ищет. Нужен ты ему. Важное дело какое-то, говорит, к тебе. Он еще два раза приезжал.
Оставаться в шалаше Дарган-Хаа было действительно рискованно. Буян призадумался.
— Давай уезжай отсюда, — не отступал Дарган-Хаа. — Думаешь, я за себя боюсь? Я о тебе беспокоюсь. И жалко тебя прогонять, да что делать…
– Куда же мне деваться?
– Кроме мест, до которых не дошел, есть места, до которых можно дойти. К оюннарам подавайся. Там же твой дедушка Хаспажик. Или на Хемчик. Здесь останешься — голову потеряешь.
В тот, же вечер Буян покинул Чээнек.
…Зима взяла свое, но при сильных морозах почти не было снега, и Соскар не спешил отправляться за бревнами, ждал, когда установится санный путь.
— Чего тянешь, — торопил его Саванды. — Я готов, и Мухортый готов.
Будто услышали его небеса: дня через два навалило снегу выше колен.
— Мясо выбирай пожирнее, работу начинай побыстрее, — повеселел Соскар.
Запрягли братья лошадей и — в тайгу. Саванды, как и обещал, тоже поехал. Вперед всех покатил на своем Мухортом.
Их летний лагерь — словно медведь в берлогу залег. Бе­лым-бело вокруг. И тишина…
Откопали братья шалаш, обложили его со всех сторон снегом, чтоб не продувало. Утеплили на совесть, чтобы и самим ночевать не холодно было, и Буяну, если приедет, жить в тепле.
Наутро стали грузить первые бревна. Командовал Соскар. Велел поперек саней в передке положить по небольшому обрубку, а уже на него класть комлем бревно.
— Севээн-Орус так делает.
— Кладите первое бревно на сани моего Мухортого, — сказал Саванды.
Так и сделали. Уложили лесину, привязали арканом. Лихо щелкнув кнутом, Саванды гаркнул:
— Н-но-о!
И на братьев оглянулся: вот, мол, как я умею по-русски!
Мухортый поднатужился, но стронуть примерзшие сани не смог. Саванды еше одно словечко русское сказанул — не помогло. Конь сам, без понуканий и кнута, тянул изо всех сил. Полозья скрипнули… Мухортый напрягся… Саванды смотрел на него и переживал, будто это он, а не конь вытягивал тяжелый воз. Попыхтел, попыхтел Мухортый и, набрав силу, пошел.
Оглянулся Саванды: упряжки Соскара и Хойлаар-оола катили легко, будто груз на их санях был раза в два меньше. «Вот черти! — подумал про себя. — Самое тяжелое бревна на мои сани навалили!»
Чем сильнее переживал Саванды за Мухортого, тем тяжей лее в его воображении, тем толще становилось злополучное бревно, а груз на санях младших братьев прямо на глазах убывал…
Короток зимний день. Пока первую ездку делали, пока назад на делянку вернулись, темнеть стало. Вот тут и вывернулся Саванды.
— Плохо, братья, в холодном шалаше ночевать… Мы так сделаем. Вы бревна возите, а я буду костер жечь, еду готовить.
Спорить с ним, что ли? Наутро Саванды остался в шалаше. Он, правда, помог уложить бревна на сани, но долго выбирал потоньше да полегче для своего Мухортого. Проводив братьев с тремя возами, забрался в шалаш, скинул тулуп и сел у огня. Зато вечером братья отдыхали в тепле, для них была приготовлена горячая еда.
Больше одного раза за день обернуться не удавалось, и штабель бревен убывал медленно. Буяна все не было, хотя он твердо обещал приехать. Начали уже беспокоиться о нем: куда подевался, не случилось ли что? Позже, чем уславливались, но явился Буян, сдержал слово.
— Мы уж искать тебя хотели, — упрекнул Соскар.
— К оюннарам ездил, — объяснил Буян.
— Чего там потерял? Чего нашел?
— Чудурукпай меня ищет…
Причина была серьезная. Видно, новая беда нависла над ними. Стали прикидывать, как быть, что делать, куда Буяна девать. На следующий день решили в Барык с бревнами не ездить, побыть вместе, потолковать обо всем. Да коням дать отдохнуть тоже не мешало.
Спать так и не легли. Проговорили до утра, а потом и весь день до вечера. Саванды и тут нашел для себя выгоду —заставил братьев самих стряпней заниматься, а сам только дровишки в огонь подбрасывал. Полеживал, грея спину, болтал, что на ум взбредет, своего Мухортого нахваливал.
— Чего мне бояться Чудурукпая? — рассуждал между тем Буян. — Что он сделает? Был бы на моем месте Саша Губанов или Иван…
— Эти никого не боялись, — согласился Соскар. Ночью случилось небольшое происшествие. У Саванды шапка пропала! Деваться она никуда не могла, но обшарили весь шалаш, а шапки так и не нашли… Отыскалась она в костре. Не шапка, а то, что от нее осталось, не успело сгореть. Как убивался Саванды! Как причитал!
— Где я теперь такую найду? Я ее в Чаа-Холе, в лавке тогда взял. Кровь за нее проливал! Пытки из-за нее вытерпел!..
Теперь у него была причина вообще не вылезать из шалаша. Но когда стали грузить бревна, он не утерпел, набросил на голову тулуп, выскочил посмотреть, чтобы Мухортому достался груз полегче.
Соскар с Хойлаар-оолом уехали в Барык. Буян с Саванды остались. Старший все продолжал убиваться и ныть, не забывая, однако, командовать Буяном, на которого переложил все заботы. Бездельничал он и после того, как ему привезли из дому другую шапку.
С бревнами управились, но Соскар упросил еще жердей для ограды нарубить. И это сделали.
Быстро пролетели дни, проведенные Буяном с братьями
— Куда теперь? — спросил Соскар. Буян опустил голову.
— Не знаю…