Глава вторая

Не просохла еще земля от снеговой влаги, а Саадак уже завершал сев: крупные зерна проса, пшеницы и яч­меня легли в мягкую постель.
Бешеной волной докатился весенний речной разлив по старому каналу до нетронутого целинного берега — подтаежной полянки, где мечтал Саадак поднять землю. Возле скалистого мыска застопорилось течение, вода за­крутилась на месте, как потерявшийся теленок. Наконец нашла она мягкую почву и сама прорубила себе вы­ход — только совсем не в ту сторону, куда нужно было нашему арату.
— Сыновья мои! Бегите скорей, берите лопаты, пе­рекройте воду! Иначе здесь такая вымоина будет — век ничего не посеешь!
Трое суток без сна долбили они втроем неподатли­вый камень. И по доброй воле вошла вода в узкую чи­стую канавку, чтобы служить людям.
Не выпуская изо рта короткой трубки, шел вдоль те­чения Саадак, как ребенок, наслаждаясь песней усми­ренной воды, любуясь тем, как нагоняют друг друга, катятся круглые барашки пены. Хорошо ему было! Только одна тревожная мысль не давала покоя: «Не­ужели я навсегда остался одиноким? Единоличник — слово-то какое обидное!.. Разве не я всегда, бывало еще и слыхом не слыхав про колхозы да тожземы, уговари­вал соседних аратов вместе пахать, сеять, сено косить? «Черемуха» — кто имя-то ей такое придумал, душистое, будто спелая ягода лесная? Первым я и вошел в нее… Да не успел поработать, как исключили. За что? Неуж­то мало добра сдал я в общее хозяйство? Двух коров, кобылу, мерина, пяток овец, коз с козлятами столько же да еще в придачу плуг и телегу! Потом мне сказали: бери назад половину — но я же не взял! Правда, Саралу, Саралу оставил себе. И не грех тебе был, Кушкаш-оол, болтать людям о моей жадности? Думаешь, не дога­дался я, кто пустил такой слух? Кроме тебя — некому… Жадность! А знаешь ты, сколько детей у меня? Испокон веку на зиму с семьей в дальние горы забираюсь, там живу, там охотничьи угодья мои, отцов и дедов моих. Охота охотой, а и страшно жить вдалеке от людей: вдруг ребенок заболеет? Зимой, в мороз, ночью где най­дешь ему лекарства и лекаря? Только Сарала и выру­чает: в любую погоду меня куда надо домчит и к нам — кого надо, как надо — привезет. Вот я его и оставил… Так что же, врагом меня из-за этого считать? Единолич­ник, единоличник… Тожземовцам пахотные земли пло­дородные, пастбища обильные отводят — а нашему бра­ту оставляют супесь да камень… Только и остается что целину поднимать в подтаежье. Враг… Если я враг, по­чему же вы, соседи, сами выбрали меня председателем десятидворки — арбана?.. Гнали бы уж отовсюду!..
Не-ет, я обиды на вас не держу. Не для себя одно­го — для всех пустил на поля эту воду. Пашите целину, отводите себе канавки, поите землю, растите урожай. Детям моим, если не мне, придется жить с вами, рабо­тать вместе. Им не будет другого пути. А я — что ж? И я еще, может, буду снова принят в «Черемуху». Не тот, говорят, мужчина, кто не оскользнулся ни разу на горной тропе, а тот, кто, оскользнувшись, сумел за ку­сты ухватиться и на ноги стать»…