Глава десятая

         Снова была создана Тувинская народно-революционная партия. И это было главной заслугой Курседи и всего его «агитминистерства». После этого большого политического события министерство все свои права полностью передало Центральному комитету.
   В 1922 году в Туране прошел первый съезд партии. Он, конечно, имел историческое значение, но настоящей партии тогда не создали, организация долго не продержалась, ее отправили «в отпуск». Несмотря на то, что Центральный комитет был распущен, народу объявили, что партия жива.
   В 1923 году последователи учения марксизма-ленинизма на втором большом съезде вновь создали Тувинскую народно-революционную партию, и это было окончательным и бесповоротным решением.
   ЦК под руководством Оюна Курседи вел большую политическую и организационную работу. Во всех хошунах ТНР, а затем и в сумонах[1] создали комитеты и ячейки. Было очень много случаев, когда в центральных органах народно-революционной партии и в «первичках» на местах действовали феодалы, теократы и другие нежелательные «элементы»: народ-то был неграмотный.
   В буднях партии не было дел первостепенных и второстепенных. Все было главным – от государственных до семейных вопросов.
   Курседи началстройку монастыря Кегээн-Булака в Межегее. Сам руководил работами.
   Товарищи удивлялись, а Курседи объяснял:
   – Революция и религия развиваются одновременно, – а затем добавлял: – Что в этом плохого? Кто победит, тот власть и возьмет. Я верю, что в мирном соревновании победит партия…
   Курседи особое внимание уделял привлечению в коммунистическую партию богатых людей, бывших чиновников. Не силой, как раньше. Долго возился с Ажикаем, мечтал, чтобы тот вступил в партию, как когда-то Содунам-Балчир, Идам-Сурун, Буян-Бадыргы.
   Иногда Курседи пытался разговаривать с Ажикаем фамильярно, пользуясь землячеством, родством:
   – Ну-ну, сколько можно, акым[2]. Напиши заявление в партию.
   Умный, практичный, не желающий упустить свое добро из рук, Ажикай не сдавался, горько и ехидно напоминал:
   – Опять будешь бить меня, сынок? К старости седло протерло мой зад, плеть прошлась по щекам. Как теперь будешь пытать?
   Погладив  свой  невысокий  лоб,  Курседи  натянуто  засмеялся:
   – Долгая у вас память, акым. Приходится применять всякие способы ради народного дела. И уговаривать, и угрожать. Немного перегнули в тот раз. Вы показали, что этот способ вам не подходит, и мы это поняли. Уж простите.
   Ажикай был непреклонен:
   – Участвовал и буду участвовать в делах государства, сынок. Но в партию – нет. И не из-за того, что ты меня без вины наказал. Мои убеждения таковы.
   Курседи выразил точку зрения секретаря ЦК:
   – Хорошо, господин. Вы богач, так и живите дальше как имущий класс, – помолчал и добавил: – Если в сторону народной власти не повернется оружие, мы никого не тронем. Башкы Ленин учил, что мир надо делать красиво.
   С тех пop Курседи не связывался с Ажикаем. И не мстил ему. Через несколько лет старый нойон отправился к богам. Но еще до того похоронили самого Курседи.
   В 1930 году правительство Тувы вынесло решение:
   «Старинные, ценные, интересные с исторической точки зрения культовые вещи конфисковать из монастырей и сдать в музей в городе Кызыле, серебряные и золотые вещи сдать в Государственный банк». И еще: «Если чуждые элементы будут отдавать мальчиков в монастыри, необходимо их судить по закону».
   Суть документа был такова: все исторически ценное изъять, церковь отделить от государства…
   Но вернемся к Курседи и Ажикаю. Всегда так: известный человек отправится закрасной солью[3], и сразу пойдут всякие разговоры и сплетни. Так было и после смерти Ажикая бээзи: мол, старый нойон отравился. Да вы что, не слышали? Его же отравили. Только сколько бы языками ни трепали, Ажикай умер своей смертью.
   В 1930 году Центральный комитет партии вынес решение (конечно, согласно линии, которую ранее гнул Курседи):
   «1.  Имущество феодалов  все  время  увеличивается оттого, что угнетатели заставляли  работать  на  себя  многих  аратов,  брали  с  них  тяжелый  налог.
   2. После смерти нойона Ажикая осталось много имущества, оно увеличивалось вследствие угнетения аратов, поэтому имущество необходимо конфисковать в пользу аратов.
   3. Правительство постановляет: 70 %конфискованного имущества использовать для развития народного хозяйства.
   4. Если есть скот, взятый у нойона в долг, то оставить его бедякам безвозвратно».
   Вскоре в устье Элегеста появилось коллективное хозяйство. Имущество, скот Ажикая стали его основой.
   …На строительство монастыря Кегээн-Булака ламы приглашали плотников со всех хошунов. В те времена в Межегее жил искусный мастер-столяр пo имени Душпек-Хуурак. Чего только он ни делал: сундуки, ящики, кровати, кухонные шкафы, чашки, ведерки, веретена, бочки… Золотые были у мастера руки, поэтому и приглашали его в Самагалтайский и Хендергейский монастыри, где он и жил месяцами. Душпек-Хуурак не только плотничал, он был и замечательным художником. Так что его руки пригодились и для росписи внутри монастырей. Кроме того, он мастерил и раскрашивал ширэ, барабаны, литавры, наносил на них орнамент. А еще выстругивал статуэтки бурганчиков.
   Понятно, что ламы приблизили простого, но очень талантливого человека к религии, и так он в результате уверовал, что работал бесплатно. Но, конечно, его кормили. Видимо, стыдно стало мастеру объедать божьих людей, только в последнее время он старался не показываться в монастырях. Слухи об этом дошли до Курседи. Он вызвал Душпек-Хуурака.
   Когда самый искусный во всем Межегее мастер вошел в кабинет, Курседи сказал:
   – Надо правильно понимать религию. – Подумал и добавил: – Мы, члены партии, тоже правильно понимаем партию, верим ей. Человек должен верить и идти в своей жизни по тому пути, который выбрал. Были времена, чиновник или богач что-нибудь прикажет простому человеку, и тот беспрекословно исполняет. А теперь, погляди, каждый человек свободен в своих правах. Даже генеральный секретарь Центрального комитета что-нибудь скажет, а простой арат вместо того, чтобы подчиниться, может бросить в него камень…
   Душпек-Хуурак ответил так:
   – Да, я простой арат. Никому и ничему не верю. Не буду я помогать строить монастырь.
   – Да какое же мне дело до твоей веры, мастер, – тихо сказал Курседи. – Это меня не касается. Ты сам знаешь, молиться тебе или нет. Но точно знаю – работать тебе в монастыре.
   Секретарь Центрального комитета был земляком Душпек-Хууракаихорошо его знал. Мастер долго отказывался. Но недаром Курседи славился среди простого народа искусством убеждения. Работал Душпек-Хуурак в монастыре до окончания его строительства.
   – Нельзя заставлять человека верить и идти в монастырь! – прямо и убежденно говорил Яков Чугунов.
   А Курседи отвечал:
   – Нельзя уничтожать человека, помогающего строить монастырь.
 
   Нет, Курседи не был одним из основателей Тувинской народно-революционной партии, Курседи был основателем Тувинской народно-революционной партии.
   Курседи недолго проработал на самой высокой должности новой Тувы – генеральным секретарем Центрального комитета ТНРП. Всего год. Но за этот год под его руководством решались самые сложные и важные вопросы только что созданного государства.
   Самая высокая вершина политической работы Курседи – создание Тувинской народно-революционной партии.
  И не только это – 22 июля 1925 года в Москве был заключен договор о дружбе и взаимопомощи между Союзом Советских Социалистических Республик и Тувинской Народной Республикой. Такой же договор был заключен 16 августа 1925 года в Улан-Баторе между Монгольской Народной Республикой и Тувинской Народной Республикой. О верности политических действий ЦК ТНРП свидетельствует письмо народного комиссара иностранных дел СССР Г. Чичерина премьер-министру правительства ТНР Буяну-Бадыргы:
   «В своей революционной работе по укреплению тувинской государственности широкие трудящиеся массы тувинского народа, как всегда, найдут самую дружественную поддержку со стороны СССР.
   Примите, почтенный Сайыт, мои искренние уверения в глубоком к Вам уважении.
   Г. Чичерин».
 
   Курседи прошел короткий, но славный жизненный путь. Зимой 1925 года он приехал на старое стойбище напротив Чаргы, никому не объяснив цели поездки. Он тяжело болел, но был весел и бодр. Он тепло поговорил с родственниками и близкими. Опьяненный чистым воздухом зимнего Улуг-Хема, Курседи дышал полной грудью. Любовался желтыми скалами. Поднявшись на высоту, снова и снова смотрел на синие вершины Танды, на Элегест и Межегей.
   Ночью он умер.
   Его прах не предали земле. По древнему обычаю, родственники и близкие бережно положили его тело на вершине горы Чаргы, чтобы всегда видел он свой родной Улуг-Хем.