Эдуард Мижит. Расколотый миг

Из цикла «Глас тишины»

МЫСЛЬ
Какая-то мысль
стрелою пронзила мой мозг.
И я потянулся к бумаге,
и рука дрожала при этом –
она была оперением
этой стрелы.

ТИШИНА
И
избегающие ее
из-за бессилия противостоять
обволакивающему струению ее чистоты,
и
стремящиеся к ней,
неосознанной жаждой мучимые,
и
исторгающие сладостные слезы,
прозревая ее прозрачность –
все мы
еще за миг до рождения
помнили,
но позабыли,
что тишина
есть голос Бога,
и все замолкает на свете,
когда он взывает
к нашим
душам.

* * *
Умирая,
все листья,
хоть на миг,
успевают насладиться
чувством полета,
свободно паря над землей.
Наверное,
ради этого
стоит родиться.

Из цикла «Капли вечности»

* * *
Временами
Время
в стремлении сжаться
в одно мгновение,
как черепаха,
втягивает голову
и конечности
в панцирь
бесконечных воспоминаний.
А иногда
Оно
в стремлении навечно объять
пространство,
пронзает его,
как пуля,
мгновенно.
* * *
Вытянувшись в стройную цепь
перелетных птиц,
день за днем
и за часом час
улетает время,
исчезая в дымке прошлого…
Вот бы окольцевать
и изучить траекторию
и длительность
их перелетов,
а также места их зимовок,
откуда
улетевшее прошлое
возвращается будущим.
* * *
Стрела,
выпущенная тетивой,
летит туда,
куда ее направили –
так прошлое
повелевает будущим.
Но перед выстрелом
выбирают цель –
так будущее
повелевает прошлым.
Но кто выбирает цель
и натягивает
тетиву?

Из цикла «Корни»

* * *
Мать
вслушивается
сквозь вздрог тревоги
в дыхание спящего ребенка
и удовлетворенно улыбается
своей самой светлой в мире
улыбкой,
озаряя сны
ребенка.
Дитя
вслушивается
сквозь гул Вселенной
в мягкое воркованье матери
и сладко-сладко засыпает
своим самым безмятежным в мире
сном,
утихомиривая все страхи матери
и этой Вселенной.

* * *
Корни мои –
в тех высоких хребтах
с погасшей золой и пеплом,
оставшихся от очагов
моих предков,
и в тех вечных напевах,
по каплям вливавшихся в мою душу
из уст моей матери,
словно некий напиток богов.

Корни мои –
в том самом мгновеньи,
когда я
совсем еще ребенком
впервые осознал
всю безмерность этого мира,
и эта безмерность
каким-то чудом
угнездилась, как птенчик,
в моем крохотном
сердце.

Корни мои –
в тех чутких минутах,
когда я
впервые взял на руки
тот нежный и доверчивый
комочек жизни –
моего сына,
и когда я стоял
в безмолвной тоске,
глядя вслед улетающим птицам,
не в силах удержать
дрожащую в горле
слезу.

Корни мои –
в глазах
моей любимой,
в бездонных и чистых глубинах ее души,
корни мои
проросли
сквозь сердца всех людей,
с которыми я иду
по жизни.

Корни мои
вросли
в это звездное небо,
в эту землю
и сердцевину жизни,
где бьют самые чистые
и сокровенные
источники
бытия.

…И не так-то легко
вырвать меня с корнем
из этого мира,
не причинив ему
боли…
Из цикла «Грани одиночества»

* * *
Вот кто-то
на том берегу
махнул мне рукой,
и донесся сквозь сумерки
еле слышно
мой собственный голос.
* * *
Одиноко
в безмолвных горах
я бродил
и невольно вскрикнул
не в силах вынести
их тишины.
И долго потом стоял
не в силах разобрать,
то ли это мой голос,
отскакивая от скал,
ищет кого-то,
то ли кто-то там
вдалеке
безнадежно пытается
докричаться до меня.

Из цикла «О невыразимом»

ТЕНЬ
Утром
тень смерти
была впереди
и убегала от меня.
В полдень –
она исчезла.
Вечером –
погналась за мной,
чтобы ночью мне
прыгнуть на спину.

* * *
Мухой,
тревожно кружащейся по комнате
и с неумолимостью рока
натыкающейся на стены,
стены,
стены…
яростно мечется
в четырех стенах этой жизни
моя мысль
о смерти…
Будет ли
также
и в смерти
неистово биться
о стекло бытия
моя мысль о жизни?..

Из цикла «Минутное»

* * *
Видно,
наша странная
необъяснимая
грусть
сгущает воздух
и служит хорошей опорой
для крыльев
улетающих журавлей.

ИБО СКАЗАНО: «НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ»

Неужели
мне так и суждено
каждый раз
оборачиваться во тьму
видений
перед самым выходом
из подземелий
сна…
и ощущать
тяжесть соли,
застывшей на краях
глаз.

Из цикла «Сквозь себя»
НА ГРАНИ

Устав от мира
обыденных дел и слов,
устав от бесплодных
попыток поймать за хвост
ускользающих ящериц
мгновений,
прячущих во рту
прозрачные капельки смысла
всех дел и слов,
я отправился
в мир сновидений,
завораживающий странностью
дел и слов,
в предвкушении
удачной охоты…
Но и оттуда я возвращался
такой же усталый
от попыток ускользнуть
из лап кровожадных драконов
времени,
охраняющих горы и горы,
бессмысленно нагроможденных
смыслов.

«Лучшая охота –
на утренней зорьке,
когда одной ногой
стоишь в ночной темноте,
а другой – в свете дня!» —
подсказал мне бывалый охотник.
С тех пор
я без устали
пытаюсь удержаться
подольше
на тонкой грани яви и сна,
расставив ноги и руки,
готовый на равных
встретить лицом к лицу…
Кого?
Вот поймаю –
там будет видно.

Из цикла «Бездна»

ГОРИЗОНТ

Человек
лежал на спине,
видел перед собой
бескрайний и бездонный Космос
и любил разговаривать со звездами
на их языке.
Но,
вскоре он встал,
на многое начал смотреть
свысока,
и горизонт его сузился
до ближайшей горки,
лесочка
или крупнопанельного дома,
теперь
он только гадал,
о чем мигают звезды
там,
над головой.
Тогда
он пошел
искать непонятно чего,
положась
на компас, карты, книги,
опыт предшественников
и свой интеллект.
А когда,
обессиленный,
разочарованный
бесконечной ходьбой
по лабиринтам
собственного высокомерия,
упал и взглянул
на бескрайнее Небо,
с горькой улыбкой
он снова понял,
о чем говорят ему звезды…
Но ответить
уже
не успел.
ЗНАКИ

Змеясь вопросительным знаком,
ползет к моим ногам
тень фонарного столба.
А над головой,
набычив шею,
навис вопросительный знак
настольной лампы.
И я,
зажатый ими,
сжимаюсь от страха
и превращаюсь
в подобие виселицы,
в петле которой
повис восклицательным знаком
мой собственный крик.
СТОРОНЫ

Я выбирал,
в какую сторону мне
идти,
но идя на запад,
везде находил восток,
в глазах которого
прятался запад,
и наоборот.

Я выбирал
в какую сторону мне
расти,
в сторону тьмы или света,
но погружаясь
по пояс во тьму,
видел, как свет
разгорается ярче и ярче,
а волосы на голове
переплетаются, будто корни
с лучами солнца,
в которые я
все выше и выше
врастаю.

Я выбирал
с какой стороны
зеркал
мне смотреться надежней,
изнутри ли,
а может,
все-таки снаружи?..
Но разбились они
у меня
внутри,
так, что я не могу
найти себя самого
среди сотен и сотен
отражений в осколках.

Я выбирал
в какую сторону мне
мечтать и любить,
в сторону жизни,
а может смерти?..
Но мечты о любви
и жизни
о пороги смерти
везде
спотыкались.

А теперь
я выбираю
в какую сторону мне
умереть.

Из цикла «Мой одинокий зов»

* * *
моей Миле

Пусть вздрогнут ресницы твои
крылом парящей птицы
когда-нибудь,
если
тебе я приснюсь –
я увижу
и буду знать, что…

Пусть дрогнет твой голос
несмелым пением птицы в ночи
когда-нибудь,
если
нам придется прощаться –
я услышу
и буду знать, что…

Пусть дрогнет рука твоя
доверчивым тельцем птенца
когда-нибудь,
если
мы встретимся вновь –
я вздрогну в ответ
и буду знать,
что услышан и понят
тобой
мой одинокий зов.
* * *
сыну Айдемиру

Когда-то я был одинок…
но я знал,
как знают
птица, дерево, зверь –
без знанья,
что ты придешь ко мне,
сын мой…
Когда-нибудь –
чуть раньше или чуть позже,
но придешь…
весенним прилетом ли птиц,
летним цветеньем
или грозой –
я знал что придешь
и ждал,
и от этого был
еще более одинок…
И вот
ты пришел,
мой сын, –
ты пришел, родной мой,
такой великой загадкой
и теперь
перед этой загадкой
я совсем один-
одинешенек…

СПАСЕНИЕ
Солнышку моему
Я шершавым и острым
камнем молчания
спасаюсь от этого треска
болтуньи-жизни,
блудливой рукой
хватающей меня
за полы пиджака…

Одиночеством птицы,
улетающей вдаль,
я спасаюсь от свиста стрелы
отчаянья
с костяным наконечником
страха,
летящей – точно в цель –
в мое сердце…

Я теплой и нежной
ладонью любви
спасаюсь от холода смерти,
нетерпеливое
ожиданье которой
пронзает мне кости
до самого мозга…

Я молитвенным бдением
стихов,
как монах,
спасаюсь от хаоса мрака,
алчно глядящего
мне прямо в душу
черным
бессмысленным оком
с тусклым,
как у мертвеца,
зрачком – луной…

Я спасаюсь,
спасаюсь,
чем и как
могу и умею,
от себя самого,
безнадежно,
беспомощно
и безрезультатно,
осенним листочком
одиноко и тихо дрожащим
на холодном ветру…

Но листочком,
впитавшим в себя
лучики солнца,
дочурки моей,
солнышка моего
крохотного,
с беззащитным лепетом
«Папа, папа…»,
тянущего ко мне
ручонки свои,
спасая меня
от всего…
навсегда…

ПРОБУЖДЕНИЕ
Голосу этого дня
Я думал,
что это я
взываю к небу
так безнадежно…
я думал, что это мой голос
измученно хрипит
так одиноко…
Оказалось,
уже давно,
уже целую вечность
так безнадежно
взывает ко мне
охрипшее
небо.

Из цикла «Мазки и линии»

* * *
Смеясь надо мной,
сорвал с головы мою шапку
осенний ветер.
Но тут мне на лоб
упала слезинка неба.

* * *
Все краски лета смывает
этот бесконечный осенний дождь.
И обнажается, как ветка,
моя растопыренная в груди
тоска.

Из цикла «Бусинки столетий»
БУСИНКИ СТОЛЕТИЙ

Здесь травы горьки
от соленого пота столетий,
не покладая рук
возделывавших этой земли
и народа
душу,
и степи слегка рыжеваты
от запекшейся крови
закатов
народов, эпох и империй,
умиравших
и вновь возрождавшихся чудом,
словно травы степей.

Здесь туманы седы
от древности наших преданий,
что, клубясь причудливой вязью
метафор и символов,
прозрачными росами смысла,
сверкая, как россыпь небесных даров,
приветствуют свежесть
новой зари.

Здесь воздух так пахнет
чистотой родников –
ароматом дыханья младенцев грудных,
что тот, кто им дышит,
вдыхает прозрачную легкость
целебных источников,
рек, озер и помыслов тех,
кто хранит в себе трепет
и хрупкую чистоту
всех заветов.

Здесь так белы облака,
бредущие в сини небесных лугов
под присмотром ветров,
играющих на свирели луча,
что даже собаки
чистых пастушьих кровей
принимают их за овец, отбившихся от отары,
и лаем призывным
начинают их окликать
на сочную зелень горных лугов.

Здесь цветы на лугах
так многоцветны и безумно ярки
от радужных душ тех людей,
что жили, живут и будут жить
от начала и центра
времен
до бесконечно вдаль уходящего их
горизонта,
так что даже небесные силы
порою путают их,
принимая людей за цветы
и наоборот.

Здесь любая девчушка-малышка
с легкостью носит на шее
все многоцветье
Земли, небес и веков,
с любовью нанизанных
на незримую вечности нить…
она носит их
так по-детски естественно, просто,
что слишком легко
спутать их с бусами
простенького
ожерелья.

ВРЕМЯ МОЕЙ ЗЕМЛИ

Здесь время несется во весь опор,
отбивая свой гулкий ритм
копытами вольных
необъезженных табунов,
но вдруг застывает,
подобно взгляду старого табунщика,
в чьих глазах, устремленных
в задумчивую даль,
сверкают, как звезды,
наконечники стрел,
летящих из глубины
веков и веков.

Здесь время кружится орлом
по спиралям эпох,
нанизывая на нить полета
жизни и смерти
людей и империй,
и хранится, свернутое в тугие клубки,
в потаенных пещерах,
как священные свитки и сутры,
как песня, которая зреет в груди,
чтобы вырваться птицей,
заточенной в клетке
пока.

Здесь время, единожды прыгнув
козерогом, выбитым на скале
рукой моего далекого предка,
влетает в каждый наш миг,
пронзая столетья
своим бесконечным прыжком,
а порою верблюдом,
горделиво стоящим в степи,
жует и жует
все легенды, сны и воспоминания
трав и ветров.

Здесь время клубится туманом,
как белые шапки древних вершин,
и бурлящим потоком горных речушек,
легко и звонко смеясь,
катится, словно скачет
по каменистому руслу событий
с камня на камень,
с камня на камень…

Здесь у времени долгое эхо,
как у зова в горах,
как у звука шаманского бубна
в мирах и мирах,
как у Слова в сердцах,
и так трудно порой понять,
какой же эпохи эхо
вплетается в грохот нашей.

Здесь время, уставшее
от скучной ежесекундной повинности
идти и идти
только прямо
в одном направлении,
безоглядно играет в прятки
с самим же собой,
совсем как ребенок,
забывший о времени.

Здесь Небо само
благословило это пространство
и позволило жить
во всех временах одновременно,
и назвало Тувой
это священное место,
эту землю, где посчастливилось мне
родиться и жить,
свободно купаясь
в слоистых потоках времен,
как в вечных водах родного Улуг-Хема,
и не помнить совсем,
когда же я
родился.
Из книги «СУРОВОЕ ЧУДО ЗЕРКАЛ»

* * *
Ищу я тайную неведомую нить.
Что даст моим прозреньям дерзким право
В одной обыденной строке соединить
Бесплотное с реальностью шершавой.
Так, чтобы странная и хрупкая их связь
Держалась не на прихоти случайной,
Чтоб не фантазии причудливая вязь
Вплетала их цветы в венок венчальный.
Но так, чтобы она явила миру лик
Бесхитростною детскою слезою,
Тумана скрывшегося верной из улик
Сверкающей в рассветный час росою.
Чтобы судьбы мастеровитая рука,
Выстругивая образ мой бесстрастно,
Хоть смутный план свой приоткрыла бы слегка,
Чтоб стружка дней горела не напрасно.
Чтобы надежду можно было бы узреть
В руках лучей, протянутых сквозь тучи,
Чтобы любви зерно успело бы созреть
И дать росток на веры почве ждущей.
Чтобы она меня сурово повела
По лабиринтам сердца и сознанья
Туда, где в истины незримых зеркалах
Себя найду я в свете узнаванья.
* * *
Любовно целовала ноги
Мне пыль родимой Матери-Земли,
И взглядом охраняя долгим,
Черемухи весенние цвели.
За холмик вдаль вела тропинка,
Открытий дивных мне сплетая вязь,
И нежно каждая травинка
Лодыжки щекотала мне, смеясь.
Цветы навстречу улыбались,
А шмель шутливо гнал меня, жужжа.
На зов мой птицы откликались,
И дождь, как ангел, надо мной дрожал.
И в их любви я младшим братом
Купался, словно воробей в пыли,
Пока меня лучи заката
В плененной мысли край не увели…
Свеча среди зеркал
О всех делах и ожиданиях, и днях
О прошлых и о будущих своих,
И память, и мечту за плечи приобняв,
С пристрастием допрашиваю их.
Я совести своей пытаю их огнем
Свечой средь двух зеркал она горит,
В них прошлое тоскливым видится мне сном,
Грядущее отчаяньем грозит.
Вот так в минувших днях увидел я мечту,
Как лебедя со сломанным крылом,
А в том, что ждет меня – лишь страх и суету,
И как в урочный час иду на слом.
Так между будущим и прошлым трепеща,
Душа моя пылает, как свеча.
А думы о простых, да непростых вещах,
Как лезвие дамоклова меча…
То не ветер ветки клонит…

То не журавлик в небе осеннем курлычет,
То лето со мною прощаясь рыдает и кличет,
Вслед за собою тянет и тянет куда-то,
Но только лишь юность моя оказалась крылатой.
То не шиповник ягодой спелой алеет,
То ветра кровинка на ветке дрожит и не смеет
Чистую грусть смешать с этой пылью земною.
А ветер, шипами израненный, рвется на волю.
То не листочек с ветки дрожащей слетает,
А в сердце лесочка надежды свеча потухает:
Это не облако там улетает всё дальше
А жизнь моя, тая, платочком все машет и машет.
Но и не я пишу эти грустные строки,
А кто-то во мне, кто смирился и принял все сроки.
Он зажимает рот мой ладонью усталой,
Да крик мой мятежный прорвался… но песней печальной.
* * *
Втемяшится же в голову такое,
Что будто синюю небесную тетрадь
Прочесть позволит некто над звездою,
Листая дни на всех стремительных ветрах.
И повести, что кончиками перьев
Незримо пишут в ней крылатые писцы,
Откроются когда-то мне с доверьем,
И я проникну в них, как древние жрецы.
Что краски всех рассветов и закатов,
И мыслеобразы летящих облаков.
И молнии небесных жарких схваток
Укажут мне на ключ таинственных оков.
Что выйду я к прозрачнейшим истокам,
Найдя в лесу иносказаний темных суть.
И под присмотром бдительного Ока
Окрепшею душой нащупаю свой путь.
Что я сумею высказать когда-то
Печаль дрожащей перед вечностью луны,
Грозы гневливой нервные раскаты
Подземных вод мольбу, что скорбных чар полны.
Но нет, как нет, мне света озаренья
Лишь птицы сверху всё насмешливей кричат
И, как укор за узкий угол зренья,
Осенних веток иероглифы торчат…
Видать пришло мне время обернуться,
Простые вещи, как хозяйство, оглядеть.
Пусть вкруг огня родные песни льются,
Я им готов теперь бесхитростно подпеть.
Пусть будет хлеб насущный тем же хлебом,
Пусть чаем станет кипяток, а не вином,
Пусть ничего не даст узнать мне небо,
Я вряд ли стану больше грезить об ином.
И, как топор войны, решаю в землю
Зарыть свое перо, что так рвалось в полет.
Отныне я земному только внемлю
И ясности хочу, с какой народ поет…
Но нет и нет, все так же я украдкой
Нечаянно слежу за росчерком листа,
Что падая летит с такой оглядкой,
Что я срываюсь вновь к покинутым мечтам.
Из книги «Пируэты мысли»
Из цикла «Разве не чудо?..»

* * *

Одарив своим
высочайшим вниманием
и царственно выделив их
из толпы других вещей и существ,
лишь мимоходом
погладила осень
листву немногих деревьев
и траву,
склонившуюся в нижайшем поклоне —
и вот они все
уже блещут вовсю
золотом всех оттенков и проб
от этого прикосновенья
Мидасовых пальцев.
* * *

Разве не чудо,
что в пустоте
невообразимо бескрайнего космоса
ни на чем не покоясь,
ни за что не держась,
не падая и не разбиваясь вдребезги
носится шар
земной?
А вы говорите:
«Нет чуда на свете!»
Разве не чудо,
что на этом шаре
есть и цветы, и деревья,
и птицы, и люди,
и мысль, и слово,
и вы,
пусть ненадолго?
А вы говорите:
«Покажите нам чудо!»
Разве не чудо,
что вы родились –
вот не было вас,
не было, не было
не было, не было,
и вдруг – раз … и нате –
вы родились –
разве не здорово?
А вы говорите:
«Нет счастья под солнцем!»
И разве
не самое дивное чудо,
что вас, такого одинокого,
такого крохотного и мгновенного
в этом безбрежном космосе,
кто-то ещё и любит,
вы представляете,
вас, только вас
Любит?!
А вы говорите…
* * *

Я долго следовал всем
причудам изгибов твоих,
петлял и кружился, как зверь,
то взбираясь на холмики смысла,
озаренные нежностью хрупких надежд,
то надолго теряясь в ущельях –
во впадинах, полных дыханья
тревог и сомнений,
то продираясь порой
сквозь буреломы
в хаосе темных чащоб
невнятных слов и догадок…

Но теперь ты волной,
с разбегу столкнувшейся с камнем
и тысячью брызг
взорвавшейся с плеском
ехидного смеха,
распалась на ветви
расходящихся в стороны тропок…

И сейчас я не знаю,
куда ты теперь меня привела,
и куда мне направить
свой растерянный взор –
утомленный тобой
и тобой же обманутый взор,
тропиночка мысли моей.

* * *
Мысли – те же пчелы,
такие же крылатые,
такие же полосатые,
что так же перелетая от цветка к цветку
наших душ,
собирают нектар
в соты вечного улья
и не дают нам покоя
своим грозным жужжанием.
Так одной из них
я больно-пребольно ужален…
* * *

Время есть яд,
впрыснутый в нас
при рождении,
а пространство –
таблетка-пустышка,
якобы, противоядие…

* * *
Мысли – это лучи,
что, подобно рентгеновским,
приходят извне и, пронзая тебя насквозь,
высвечивают на экране Вселенной
состояние твоей души.

* * *
Мир – это люлька,
подвешенная к Полярной звезде
веревками веры, надежды, любви,
люлька, что качаясь
из вечности в вечность,
в себе, для себя
укачивает жизнь, как дитя.
* * *
Шевеля растопыренной пятерней
первосозданных им стихий,
Твореньем своим
управляет Бог.
* * *
Нет,
не дается мне Мир-как-Текст,
из которого я бы узнал
хоть чуть-чуть и об авторе текста,
мне,
стоящему где-то
на самом краю бытия
пометкою-галочкой на полях,
исчезающей с глаз
вместе с перелистнутой страницей мгновенья,
мне –
мимолетной нечаянной мысли того,
кто сейчас и не вспомнит о том,
что за мысль и когда
промелькнула в его голове,
словно тень пролетевшей стрелы.