Шага

Шага приходится на первое марта — первый день весны. Этот праздник самый большой у нас и считается вроде Нового года. Когда я был моложе, на дни Шага всегда выпадала моя очередь пасти, потому что взрослые пастухи либо обманывали меня, заранее высчитывая дни пастьбы, либо просто покупали меня куском еды — с голодом я никогда не расставался. Так что все прошедшие годы Шага была для меня горьким днем: люди веселятся, а я не могу даже глазом одним взглянуть на веселье: я далеко в горах, рядом тайга да мои бараны.
Но на этот раз мне посчастливилось. Наш аал состоял из четырех юрт, от каждой юрты было по пастуху. Мы пасли в очередь, и моя кончалась как раз за день до Шага.
В последний день пастьбы я, не умолкая, пел, перегоняя стадо с одной горы на другую. Песни мои слушали архары, собравшись в кучу на высокогорной поляне, и настороженно глядели на меня. Удивлялись, наверное, с чего это я разорался. Не понимали, что предстоит мне целых три дня досыта есть и веселиться!
К празднику этому у нас начинают готовиться, едва аалы прикочевывают на зимние стоянки: режут самого жирного козла или барана, разделывают тушу, затем, уложив мясо в брюшину, замораживают тушу для Шага. Если мясо не приготовить заранее, то к весне любое животное потеряет упитанность и не будет таким лакомым куском на празднике.
Беднота, не имеющая скота, мясных блюд приготовить не могла. Но и самые бедные варили хотя бы кашу и свежий крепкий чай не только для себя, но и для гостей. И на этот лучший свой обед звали всех, кто встретится, — звали, конечно, и богачей, но те от приглашения старались отделаться.
Накануне праздника вещи из юрты выносятся, чистятся, вытряхиваются. Юрта пустеет до самого дымохода. Вокруг юрты, у коновязей и на скотных дворах тоже метут, чистят, приводят все в порядок. Вечером извлекают из футляра священную стрелу, нанизывают на нее сваренный курдюк, украшают разноцветными лентами и хадаками и кладут стрелу в почетный угол. Изображения богов расставляют на аптара, украшенных резьбой, изображающей священных животных. Богов моют, чистят, перед ними ставят бронзовые чашечки с пищей, зажигают лампадки. Под потолком юрты, вокруг дымохода, развешивают раскрашенные фигурки разных домашних животных, а также крохотные ступки, корытца, чашечки, половники — всю домашнюю утварь. Эти игрушки обычно делали хорошие мастера, в семье их передавали из поколенья в поколенье, и детям в них играть нe разрешали.
И в этот предпраздничный вечер все готовились, как тому положено. Доставали замороженное для праздника мясо, молодежь расчищала катки, места для городков, устраивала качели. За аалом были сложены две высокие кучи из снега, в них воткнуты два дерева и сооружен настил из камней — для костра.
В одной из юрт нашего аала жил лама. Он с вечера закрыл дымоход своей юрты и всю ночь молился. Слышно было, как он читал молитвы, бил в барабан, стучал в гонг. К нему приходили люди и тоже молились. Марин и девушки разошлись по юртам и играли в разные игры. Меня — работника — к играм не очень-то допускали, но веселья мне хватало. Я бегал из юрты в юрту, смотрел, где что делается, и угомонился, лишь когда созвездие Семь ханов повисло над самой дверью юрты. Я присел у порога и заснул.
— Эй, соня, мешок для еды, вставай, беги умойся снегом! Сегодня просыпать нельзя никак!..
В юрте уже никто не спал, каждый занимался последними приготовлениями к празднику. Я выбежал на волю — все звезды были еще целы. На дальнем пригорке шумела ребятня. Я побежал туда — все, закатав рукава, тщательно умывались снегом. Я спросил у дружка-пастуха:
— Почему это сегодня надо вставать в такую рань?
— Забыл, что ли? Всегда так в ночь Шага! — Он указал в ту сторону, где виднелись сооружения из снега. — Скоро к нам туда пожалует сам Эжен. Мы пойдем к нему навстречу и будем молиться. Тот, кто проспит и не помолится ему сегодня, останется грешником и неосвященным. Понял?
«Сколько же лет я оставался грешником, сам того не зная!— подумал я и воскликнул:
— Ой, Эжен! Неужели мы его, самого увидим?
И усердно начал разглядывать небо — не увижу ли Эжена, которого, бывало, поминал не один раз на дню. Потом я ожесточенно принялся тереть снегом свои руки, потрескавшиеся и черные, как паленые бараньи ножки. Лицу тоже досталось, так что когда я вернулся в юрту, хозяйка от удивления вскрикнула:
— О, Ангыр-оол, у тебя на лице, что ли, пожар занялся?..
Хозяин наш был самым старшим в аале, и ему предстояло руководить праздником. Он раздал кому тарелку с вареным мясом, кому чайник с горячим чаем, кому флажки из белой бумаги, нанизанные на нитку, железную лопату с горящими углями, тарелки с разной едой. Когда мы вышли, из других юрт с сооружениям из снега тоже двигались люди.
Стало светать. Между снежными сооружениями расстелили новую белую кошму, а к воткнутым в снег деревьям прикрепили бумажные флажки. Высыпали на дрова угли — огонь бросился в небо, масло затрещало, все вокруг озарилось ярким веселым пламенем. Люди встали в затылок друг другу, а хозяин, взяв специальный черпак, брал из чайника чай и разбрызгивал на четыре стороны, приговаривая:
— О Эжен! Со змей шкуры спадать начали. День нового года просыпается. Все тяжелое миновало. Все хорошее поверни к нам лицом, великий бог!.. Всем, кто трудом живет, — благополучия и счастья! Пусть джут далеко обойдет нас. Кто траву ест, пусть хищник зверей не встретит. Болезни и грехи пусть мимо нас пройдут…
Я не очень понимал, о чем его молитвы, но внимательно слушал да еще небо усердно разглядывал — совсем голова закружилась.
Когда хозяин закончил жертвоприношения и молитвы, все сняли шапки, положили их перед собой и стали молить­ся, кланяясь до земли, громко высказывая Эжену затаенные желания. Я послушал-послушал да тоже решил высказать Эжену свои просьбы: «Кому попало не давай обижать меня, не оставляй живот мой без пищи, не давай мерзнуть моим ногам и телу без одежды и обуви…» Произнеся это, я зажмурился, о чем бы еще попросить Эжена, открыл глаза, так ничего и не придумав, и увидел, что все уже закончили молитвы и протягивают друг другу руки для приветствий. Я вскочил и с удовольствием включился в эту церемонию.
Первыми должны протягивать руки для приветствия более молодые, а старшие в ответ опускают свои, слегка касаясь рук приветствующего. Если же встречается ровесник или друг, вежливость обязывает опустить свои руки ниже и не допустить, чтобы он опустил свои руки ниже твоих. При этом надо следить, чтобы рукава покрывали кисти рук, если же не успел спустить рукава, прикрой руки полой одежды. Кроме того, в знак уважения, особенно к старшим, во время приветствия следует передать что-то из рук в руки. Кусочек белой материи, даже нитку белую. А чиновникам, ламам и прочим важным лицам передают при новогоднем приветствии меха, табак, какие-нибудь ценности, материю.
Местные небольшие чиновники в эти дни здорово наживаются. А если очень большой чин появится — он всю округу оберет. Обычай этот, говорят, был установлен китайскими чиновниками в пользу богдыхана.
Кончив молитвы и приветствия, все отправились в аал и принялись угощать друг друга табаком, обмениваться мелкими подарками.
В этот день никто даже на меня, отвергнутого сироту, не глядел с презрением, никто не ругал меня и не прогонял, как обычно. Сегодня я был счастлив, грудь моя дышала легко, глаза просветлели, я как равный протягивал для приветствия руки и самым старшим и самым маленьким.
В каждой юрте сегодня на медленном огне в самой большой чаше варилось мясо. Вся посуда была наполнена вкусной едой. Все пели, шутили, смеялись и радостно приветствовали друг друга. Сегодня ни одна юрта не должна была остаться без гостей, без угощений. После угощений начинаются игры, а после игр все собираются в одной юрте и снова угощаются. Каждый получает, сколько он хочет, сколько может съесть.
Бывали случаи, когда устраивались состязания в еде — кто больше съест. Такие состязания старались проводить у богатых, но скупых хозяев. Для хозяина считалось большим позором, если какой-то гость скажет, что он еще не сыт, если угощения не хватит, а в присутствии гостей готовить не полагалось.
Среди участвовавших в празднике был один очень скупой богач, Херик-Кожай. Когда мы были на угощении в какой-то юрте, я случайно услыхал, как четыре парня, работавших ранее у Херик-Кожая в батраках, сговорились опозорить его перед народом.
Шел третий день празднеств. После игр и состязаний обед был назначен у Херик-Кожая. Там-то парни и хотели наказать и высмеять своего прежнего хозяина.
— Знаете, какого зверя зарезал на праздник Херик-Кожай? Тощую двухгодовалую козу, у которой нога была повреждена летом. Говорит, мол, на празднике богачи почти не едят, а для голодранцев сойдет и это.
— А как он батраков кормит? Даже овечьи выкидыши приказывает коптить, а после варит. Что батраки! Их и семья его ест, до того он скуп.
— Жадному баю лучше обеднеть, а безрыбному озеру лучше обмелеть!
— Осенью за пастьбу он обещал мне козу с козленком, а где они у меня? Во время окота — сами знаете, сколько тогда хлопот,— волку удалось отбить одну козу. Вот он и не дал мне ничего…
— Проучим его, договорились? — закончил самый старший из них, Хургул-оол.
– Э-э, молодцы ребята!— вырвалась у меня похвала, и я следом за ними вошел в юрту Херик-Кожая, даже подпрыгивал, предвкушая увлекательное зрелище.
Люди сидели уже густо, хозяин раздавал угощения. Я пробрался вперед и заглянул в чашу. Жира оставалось маловато, да и вообще чаша была наполовину пуста. Значит, у парней есть надежда на выигрыш.
Парни сели неподалеку от дверей, где было место. Хургул-оол встал, развернул свою квадратную, как аптара, грудь и обратился к хозяину:
— Брат мой старший, хозяин! Тут нас четверо твоих младших братьев, налей-ка, пожалуй, нам в одну чашку на всех. А то у тебя что-то рановато дно чаши с половником разговаривать начало.
Присутствующие поглядывали то на Хургул-оола, то на хозяина. А тот стоял как каменный столб с черпаком в руке, а какая-то незаметная кисть малевала его лицо желчью. Первой опомнилась его жена, засуетилась, с трудом двигая свое ожиревшее, словно у горного индюка, тело.
— Э-э, старик, да ты своих шутников не узнал? Возьми корыто, наполни тоем, подай гостям.
Хозяин, так и не найдя что сказать в ответ, стал наполнять большое деревянное корыто угощением. Присутствующие перестали есть, приготавливаясь смотреть, как медведь и лев состязаться станут. Самый старший из гостей сказал:
— Ну что ж, Херик-Кожай, парни показали тебе свои желудки, а тебе придется показать им свое благородство. Пригласи их на почетное место, пусть сядут повыше, чтобы всем было видно.
Парни прошли вперед, хозяин подал им ложки, налили в корыто супу и сложил туда же все жирные куски. Примерно с ведро еды туда вместилось. Хургул-оол перемешал еду, сказал:
— Ну, ребята, не стесняйтесь и не спешите. Времени нам не занимать, а кроме наших желудков никакого другого добра на этом свете мы не имеем.
Хозяйка, выручая растерявшегося мужа, весело покрикивала на него:
— Эй, эй, вон маленькие гостечки позади тебя без угощения сидят! Вон у девушки еда кончилась! Давай поворачивайся во все стороны, да попроворней!..
…Парни тем временем добросовестно все съели. Хургул-оол, порывшись в корыте, сказал:
— Что, молодцы, эти кишки не едятся? Ну, давайте у хозяина добавки просить!..
До этих его слов в юрте держалось какое-то ожидающее молчание, а тут грянул хохот.
Хозяин, уже не в силах сдерживаться, заорал на парней:
— Раз уж вы такое задумали, надо было предупредить! Он посмотрел в пустую чашу, и показалось, его тело рассталось с душой. А хозяйка запричитала:
— Да что, на тебя верблюд наступил? Предлагай гостям сварить новое угощенье! Вон сколько жирного мяса в барбе!..
Хургул-оол спокойно перебил ее:
— Ладно, ребята! Что обижать хозяев? Они заготовили много жирного мяса не для гостей, а для себя. Пусть будет так. Очистим-ка до дна корытце, да пошли играть! А угощенья и в следующей юрте много.
Его поддержал старик Аян-оол:
— Правильно, ребята! Мясо из хозяйской барбы не вытащишь. Лучше не сделаешь — посуду до дна очистить!
По нашим обычаям в знак насыщения положено хотя бы немного пищи оставлять в посуде.
Все гости поднялись и заспешили к выходу. А по округе еще долго ходила молва, как парни у Херик-Кожая на угощении облизали дно посуды.