Подарок дяди

Шораан умывался на берегу реки Чинге. Над камнями с переплесками журчал поток воды. Мальчик брал в руки прохладные камешки, бросал их в воду и размышлял: «Какими необыкновенными звуками наполнен мир! Эту переправу называют Сайлыг-Сарыг. Река здесь мелкая и широкая. Быстрый поток на своем пути сглаживает множество камней. Отец говорил, что река берет начало на высокогорье Урбун, где блестят белые, как молоко, льдины. Среди камешков, которыми я играю, есть белые, синие, желтые, красные. А для меня окружающий мир — темнота. Мои друзья восхищаются чудесными оттенками камней. Значит, в них скрыта какая-то таинственная радость, да? Когда начнут видеть мои глаза, тогда и я смогу понять эту радость.
Когда мальчики впервые дали мне подержать хариуса, он был такой скользкий и холодный! Приятно слушать говорливое журчание воды. Оно напоминает мне того скользкого хариуса. Река и камни у реки пахнут рыбой. Наверное, тут очень много хариуса? Тогда почему эти рыбы не прикасаются к моим ногам? А-а, да ведь у них есть глаза!»
Вдруг его мысли отвлекло курлыканье журавлей, летящих вдоль реки:
— Крр-у-у, крро-о-к! Крр-у-у, крро-о-ок!
«Как тоскливо поют эти птицы! Может быть, они не хотят расставаться с родными озерами и лугами? Эхо их крика отдается в крутых скалах. О чем они курлыкают?
Мои друзья тоже расстались со мной, отправились учиться в школу. А я остался один-одинешенек, как это озеро Сарыг-Холь».
Шораан кинул прохладный гравий в воду. Потом осторожно взял в зубы хомус[1] и почти прошептал слова песни:
Как жалок я в тоске своей,
Как солонец земли моей!
Раньше он играл на хомусе только мелодии. А сейчас, исполнив песню, очень обрадовался.
– Ой, давай-ка я попробую другую!
На вершине высокой горы
Будто бы облака плывут…
Вдруг невдалеке послышался взволнованный голос матери:
— Идет черная туча, где сейчас мой сыночек? Вдруг он испугается грома? Шораан! Сы-но-ок!
Чакыйма стремительно бежала вдоль реки. Сын шел к ней навстречу с ведром.
— По-ок, бедный мой сыночек! Сколько воды набрал! Дай руку. Как хорошо ты идешь, сынок, даже не сбился с пути!
— Мама, я ведь слышу шум реки. Ее журчание осталось позади. С правой стороны маленькое русло поет, а когда приближаюсь к юрте, Ак-Хол с визгом встречает меня. На летнем пастбище все звуки помогают найти дорогу к дому. Подожди, я слышу топот копыт. Это лошадь со всадником. Кто это, посмотри?
— Сынок, этот всадник так далеко, я его вижу в самом конце леса. Как ты услышал?
— Отец же говорит, что у меня отличные уши. Я давно услышал фырканье чужой лошади. Погода пасмурная, и, наверное, рой комаров скопился возле ее ноздрей, вот она и фыркает. Всадник сейчас приближается к местечку Хам-Дыт. Хорошо слышен звон уздечки. Если бы она была серебряная, то звук был бы нежнее. Ак-Хол узнал всадника! Кто это, мама?
— Это твой дядя Сотпа, сынок!
— О-ой, как хорошо! О-ой, как хорошо! Дядя Сотпа едет, о-ой-ээй!
От радости сына осветилась душа бедной женщины. Она поздоровалась с братом и быстро пошла в юрту.
— А я знаю, зачем ты приехал, дядя.
— Зачем?
— Чтобы забрать меня в школу.
— Да, учителя попросили помочь тебе. Время от времени, когда буду приезжать, буду заниматься с тобой, показывать новое в учении. А на следующий год поедешь в школу.
– Ур-р-а-а!
Чакыймаа, радуясь приезду брата, хлопотала над угощением. В юрте аппетитно пахло жареным, грудой лежали только что приготовленные, исходящие паром куски быштака[2].
И вот семья Багыр-оолов торжественно села отведать обильное угощение, приготовленное хозяйкой в честь приезда Сотпы.
В те времена ученики четвертого класса считались уже вполне взрослыми людьми, а порой они даже становились учителями. Очень многие, закончив четырехлетку, ехали в отдаленные районы для организации ликбезов. Культурная революция наступала сплошным фронтом.
— Дядя привез тебе мандолину, — как бы между прочим сообщила мать, когда Шораан допил чай.
— А что это такое?— спросил мальчик.
— Вот такой музыкальный инструмент, вроде нашего дошпулуура[3], только струн у него побольше, — пояснил Сотпа, резво наигрывая на таинственной мандолине мелодию «Декей-оо».
— Ого, как здорово!
Лицо Шораана засветилось от радости. Он вскинул голову и с каким-то даже удальством потребовал:
— Дай-ка, я попробую.
— Погоди, для начала запомни вот эту мелодию.
Жили у бабуси
Два веселых гуся…
Один серый, другой белый,
Два веселых гуся,
А по-тувински будет так:
Кырган авазынга
Хеглуг кастар турган.
Бирээзи ак, бирээзи кек
Чаптанчыг-ла куштар.
– Дай сюда левую руку, Шораан. Держи мандолину этой рукой, вот так. А правую клади сюда, на струны. Этими тремя пальчиками обычно пишут, ты это знаешь, а теперь — проведи ими по струнам. Легко и плавно! Ты же играешь на дошпулууре, а тут немножечко другие лады, привыкай к ним.
…Радость всегда приходит неожиданно. Совсем недавно на озере уныло курлыкали журавли. Тоска, теснившая грудь незрячего мальчика, была такой же тяжелой, как тучи, из которых внезапно хлынул ливень. Но ливень прошел, а гром, оставляя эхо в скалах, покатился вниз по Улуг-Хему. Сразу из-за туч выглянуло веселое солнце, а на лиственнице за юртой дружно грянул птичий хор. И, как будто вторя этому ликующему пению, звенел колокольчик на шее жеребенка.
В народе недаром говорят: «Увидев гору, волк радуется, увидев дядю – племянник радуется».
Как здорово, что приехал Сотпа! Ведь совсем одиноко было нашему несмышленышу. А теперь, смотри-ка, вон как повеселел Шораанчик. Бегает за дядюшкой, как зрячий, только пятки сверкают. Вот на рыбалку ушли.
— Чем заняться, жена? — по старой привычке обо всем советоваться с Чакыймой, спросил Багыр-оол.
— Сотпа говорил, что пробудет у нас два дня, а завтра уже воскресенье. Подою коров, а ты заколи рыжего козла. Дедушка Сандак говорил, что Сотпа любит летом поесть свежей козлятины, – словно угадав мысли мужа, сказала Чакыймаа.
— Золото и серебро не ржавеют, родственники друг друга не бросают, так говорил мудрый Сандак. Молодец твой брат, заботится о Шораане. Он ему самый нужный человек, — размышляя на ходу, Багыр-оол отправился за ножом в юрту.
К приезду рыбаков он уже вытаскивал из большой чугунной чаши и резал на куски хан[4], заправленный таежным луком. Юрту переполнял запах свежего вареного мяса. Кипел бульон, а разговоры становились все громче и веселей.
— Мама, хариус, которого поймал Сотпа, шлепком боднул меня в лоб! Я двумя руками его схватил, а то он скатился бы обратно в воду.
— Шораан так быстро бегает по берегу!. Я хариуса вытащил, он извивается, я его через голову кинул, а Шораан успел перехватить ее и удержал!
— Она на берег шмякнулась, потом хотела удрать, но я услышал, как она на камнях бьется и сел на траву, караулить. Я же знаю, когда рыба изваляется в песке, то не сильно скользкая. Вот у меня и получилось! — в полном восторге рассказывал Шораан, за обе щеки уплетая горячий хан с салом.
– А потом я дал Шораану удочку, и он просто замер — клюнет или нет? Вдруг как дернёт — и вытащил огромную рыбину!
…Ясное небо над рекой Чинге похоже на темно-синий шелк, усыпанный бусами. Пламя от старой лиственницы, с треском вылетавшее из трубы, взвивалось все выше и выше, будто хотело отогнать стремительно надвигавшиеся сумерки.
Сотпа смотрел через дымовое отверстие юрты на сверкающие звезды и грустно думал о том, что Шораан не может увидеть всей этой красоты. И тут же мальчик перебил его печальные мысли.
— Слышите, сова подает голос на большой поляне! У-у-хук! У-у-хук! Ына-а! Ына-а!
— Ой, правда, как ребенок плачет.
— Ну и слух у Шораана!
— Погоди, погоди, а на Ханы-Озене косуля кричит. Чего-то испугалась.
— Надо же, и правда косуля. Ханы-Озен там, что ли?
— Да, в той стороне.
— И правда, косуля кричит, наверное, детеныша от совы защитить хочет. А может, летучей мыши испугалась. Такие далекие звуки, а Шораан слышит, у него чудо-слух, — поразился Сотпа.
— Все местечки вокруг аала имеют свои названия, шумы, свой облик. Шораан никогда не видел, какие это места, но утренние и вечерние звуки помогают ему все различить и понять, — объяснил Багыр-оол.
— Он узнает местность по шуму, ведь речные звуки отличаются от лесных, степных и горных, — добавила Чакыйма.
С того дня Шораан больше не скучал в одиночестве. Часто помогал отцу пасти овец, и всегда в этих походах его сопровождал любимец — жеребенок с колокольчиком на шее.
«Для мужчины лошадь – как крылья для орла», — приговаривал отец.
А мандолина действительно по-настоящему открыла Шораану мир музыки. Уходили понемногу грусть и печаль, окреп интерес к жизни. Услышав от родителей народные мелодии, он через некоторое время уже свободно наигрывал их. Любовь мальчика к музыке радовала Багыр-оола и Чакыйму. Их страстное желание верить в благополучное будущее сына разгоняло тьму лучами утреннего солнца, будила веру в самое главное на свете — в силу человеческого духа.
Время от времени приезжал Сотпа. Привозил, кроме разученных в школе русских песен, простенькие задачи по математике:
— К десяти гусям прилетели еще десять, сколько их стало, Шораан?
— Сколько всего рожек у двадцати пяти козлят?
— Половину бабок из сорока, которые принадлежали Тан-оолу, съела собака, сколько осталось?
Такие задачки Шораан решал сразу. А если хотел немного усложнить их, лукаво начинал менять и уточнять условия.
— А у этих козлов у всех рога, ни одного безрогого?
— Ну, допустим, у трех козлов рогов не было. А у остальных есть. А у одного козла вообще четыре рога. А теперь у моих пятнадцати козлов сколько рожек, Шораан?
— Двадцать шесть.
— Правильно!
Верное решение каждой новой задачки было новой радостью, каждое запомнившееся русское слово — открытием. С приездом Сотпы знания Шораана все прибавлялись, шаги его — пусть такие маленькие! — вели и вели вперед.
Сотпа оказался удивительно способным педагогом. Каждый новый урок он заканчивал новой мелодией. А Шораан слушал да запоминал, какое очередное знание с какой музыкой он выучил, усвоил.
«Ага, Сотпа научил меня делить цифры, когда пел «Пионерский марш». А с мамой я выучил мелодию «Дынгылдай» и запомнил по-русски слова «чистая вода», «светлая мечта», «длинная дорога», «дружба», — так вспоминал он иногда.
И эти воспоминания не давали ему унывать, идя с ним по жизни рука об руку, как самые верные друзья.