Назия

— Твоим сверхчувствительным ушам не нужны никакие аппараты. Зачем тебе привыкать к ним, Шораан? Если научишься четко определять ритм жизни, будешь открыт и общителен, то люди станут твоими глазами, а музыка – дорогой к народу, — сказал учитель баяна Павел Степанович Дугарин. Вот что он завещал Шораану — на всю жизнь!
Создавать музыку, нащупывая ноты на бумаге — все равно что пытаться оживить мертвую птицу и заставить ее петь. Настолько это трудная работа. Лишь по-настоящему талантливый и трудолюбивый человек может с ней справиться.
Пальцы Шораана поначалу тоже, как строптивый конь, не слушались хозяина. Уставали и шея, и спина, так неимоверно долго он трудился над нотной бумагой. А потом случилось чудо: Шораан заиграл прелюдии Паганини и фуги Баха.
Наука, добытая нелегким трудом, — человеку новые крылья. Шораан начал читать книги о великих музыкантах. И так увлеченно читал, что порой забывал поесть.
«Э-э, боже мой, если постоянно так сидеть и читать, можно горб нажить, — сказал он сам себе однажды. — Где мои кони-лыжи? Дай-ка, сделаю пробежку!
Лыжню для слепых воспитанников проложили совершенно прямо, а там, где она поворачивала, протянули веревку. На лыжне постоянно дежурили слабовидящие, чтобы в случае необходимости стать проводниками для слепых.
Когда Шораан приходил покататься, его всегда звала татарочка Назия — звонким, как колокольчик, голосом:
— Толя, беги за мной!
— Па, как ты здесь оказалась?
— Хочу быть твоим проводником. Дежурю сегодня. Или я тебе не нравлюсь?
— Почему не нравишься? Наоборот. А если замерзну?
— Если замерзнешь, мне тебя отогревать. Нет уж, дудки, я тебя не отогрею, а огрею вот этим холодным снегом.
— Нет, Назия, зачем снегом? Лучше отогрей меня, бедного.
— Ну-ка, вперед, бедный!
— Вперед! — крикнул Шораан.
Назия бежала впереди, и, чтобы Шораан лучше ориентировался, громко разговаривала и шуршала лыжами.
— Шо-шо! Холодно, Назиата! Обними меня горячей!
— Горячее объятие надо заработать. Ха-ха! Сначала покажи свой бег. Вот так! Молодец! Не отставай!
И Шораан, чтобы догнать девушку, не отставал ни на шаг!
В конце лыжни, на повороте, Назия замедлила бег, и в это время Шораан, ничего не подозревая, со всего размаху налетел на нее. Оба с шумом покатились в сугроб. Назия звонко хохотала и барахталась в снегу.
— Ты меня сбил, Толя!
— Я же не видел…
— Ты притворился, хитрый! На, получай! – и Назия засыпала его снегом.
Шораан, делая вид, что защищается, попытался схватить руки девушки — и вдруг поймал ее горячие, полные груди.
— Убери руки, Толя.
Но он уже ощутил на своем лице горячее дыхание татарочки. Обнял ее, потом отпустил, погладил нежные щеки. Девушка не противилась. Тогда он, неожиданно для себя, крепко поцеловал ее в губы. Они не чувствовали холодного снега.
Несказанная радость наполнила сердце Шораана:
— Назия!
— Что?
— Ты меня видишь?
— Да. Я с близкого расстояния немного вижу. Твои волосы кудрявые и черные. Твои плечи широкие и могучие.
— А ты такая красивая, Назиата! Я вижу тебя сердцем.
— Вот гундосые идут, Шораан! Засмеют нас, пошли отсюда!
— Давай руку, Назит! Хоп-па-а!
В специальной школе учились и глухие ребята. Они кичились тем, что видят, и презирали слепых. А незрячие в отместку прозвали их гундосыми, потому что глухие не слышат своего голоса и не могут управлять его тембром. Короче, между слепыми и глухими — вражда. А атаман гундосых Коля Рыбак даже объявил себя ханом всего интерната.
Когда из далекой провинции, из медвежьего угла в спецшколу приехал слепой музыкант и своим талантом начал разрушать рыбаковскую сферу влияния, «хан» пришел в бешенство.
А уж сейчас, когда Назия с Шорааном, весело смеясь, вышли из леса, у Коли от злости затряслись все поджилки:
— Не пропустите момент, хлопцы!
И когда Шораан проходил мимо «гундосых», кто-то из них поставил поперек его дороги лыжную палку. Слепой споткнулся и упал. Вокруг послышались вопли и злой смех:
— Старичок гнался за девкой и упал!
— Ай-яй! Шораан! Старик!
— Хо-хо! Слепой крот!
Шораан, поднявшись, направился на голос Рыбака. Назия попыталась встать между ними:
— Толя, не связывайся с идиотами! Они же нарочно все это делают!
— Я знаю, Назий. И я с ними сейчас рассчитаюсь.
Шораан снял лыжи и бросил далеко в сугроб.
— Вы немного видите. А я совсем слепой. Только вместе не кидайтесь, по одному. Кому не терпится? А ну, нападай!
— О-о, какой герой!
Шораан почувствовал стоящего впереди Рыбака и двинулся к нему. Сзади скрипнул снег, и двое встали, преграждая путь к отступлению. «Так, попал я в западню. Но ничего, даже льва можно победить умением, Шораан. Хоть и нет зрения, а слух мой где? Я же их прекрасно слышу по движениям. Будь внимательным, Шораан! А сила у тебя есть. Недаром тебя натаскивал сам Куштааран».
Когда дыхание Рыбака послышалось совсем рядом, Шораан с расчетом попасть в челюсть выкинул вперед кулак. Зубы атамана хрустнули, и он, не проронив ни слова, упал в снег. Шораана сзади схватили сильные руки, но он, вспомнив один из приемов хуреша, с подсечкой бросил противника через плечо. Тот тоже не смог подняться после такого «полета». А у Шораана сил сразу прибавилось.
Третий нападавший схватил его за воротник, начал пинать и бить кулаками. Изо рта противника запахло соленой рыбой. «А-а, так это же Савелий, дружок Рыбака». Когда дыхание гундосого вплотную приблизилось к лицу, Шораан ударил головой:
— Получай, чего хотел, Селедка!
Драка на мгновение прекратилась. Слева заскрипел снег. Высокий, плотный парень попытался схватить руки Шораана. Скользнуло что-то жёсткое. Ремень. Рыбак! Оклемался, значит. «Хочет меня связать, потом утащить в лес, — понял Шораан. — Нет уж, дудки!»
Он еще больше разгорячился, гортанно вскрикнул, откинулся назад, зацепив правой ногой Рыбака, прыгнул в сторону и уронил противника в снег. Ремень теперь был в руках Шораана. Он упал на Рыбака, который снова попытался подняться, быстро связал ему ноги и, хватаясь за деревья, потащил в лес. Дружки Рыбака видят только с близкого расстояния, он это знал. А отсюда они уже ничего не увидят и не услышат.
В лесу Шораан припер «хана» к стволу ели и схватил его за горло.
— Говори, сволочь! Я тебе покажу крота!
— Толя, прости, умираю! Больше никогда не буду так с тобой…
Послышался голос учителя Дугарина:
— Савелий, положи лыжу!
Оказывается, Назия сбегала в школу и привела Павла Степановича. Он и удержал драчуна, который уже готовился ударить тяжелой лыжей по голове Шораана.
Так наш незрячий герой показал, на что способен, если задета его гордость. Он один отбил групповое нападение, и после этого случая хулиганы раз и навсегда оставили его в покое.
А Назия, конечно, была без ума от Шораана — ведь она нашла в нем защитника.
Еще одним неразлучным другом Шораана стал магнитофон.
Слушая величественные и тревожные аккорды Баха, юноша размышлял:
«Противники нашлись даже в такой школе. Я думал, зрячие не знают горя. Оказывается, знают. И они… почти ничего не слышат! Какое горе для них!
Никогда не кончится борьба. И музыка — сплошная борьба и страдания. О, какая смелая, какая могучая музыка! Если бы не было музыки, жизнь стала бы невыносимой…»
Назия и музыка стали двумя крыльями Шораана. Плавая в бассейне, играя Шопена, он слышал нежный голос девушки, представлял тонкие, как ветки ивы, пальцы, нежные, как смородина в росе, глаза. Назия жила в его сердце. И как Шораану вновь хотелось встретиться с ней!
Мир его музыки все расширялся и углублялся: этюды, пассажи, полонезы, прелюдии, фуги… И среди всех этих чудесных мелодий — главная, как первый цветок весны, подснежник — Назия.
Так перед Шорааном засияли две звезды — это музыка и Назия!