Глава третья
…Если ехать все время рысью,
то, конечно, приедешь.
Если приедешь в Чээнек,
то, конечно, увидишь.
Если ехать все время быстро,
то, конечно, приедешь.
Если приедешь в Каак,
то, конечно, увидишь…
Давно уже высыпали звезды, и Чеди-Хаан — Большая Медведица — перебралась на почетное место небесной юрты. Ветер, разгулявшийся над ровной степью, неистово жалил лицо путника, ехавшего верхом, но он не замечал этого, как не замечал и того, что под ним чужой конь. Ему достаточно было молодости и песни — главного богатства человека. С таким добром и нагота кажется прикрытой, и голода не чувствуешь.
Песня одна за другой разливалась в стылом ночном просторе, отдаваясь эхом в Берт-Дагских скалах и приближаясь к двум юртам в Терек-Аксы.
Одна из этих юрт пустовала, и огонь в ней погас, зато из другой доносились взрывы смеха, слышался веселый разговор Жар открытого огня обжигал лица, и окружившие очаг молодые парни то и дело отодвигались от пламени.
В большом чугунном казане, установленном на треноге над огнем, кипел суп, наполняя юрту острым запахом дикого лука и сытным ароматом свежего мяса. Хозяйка время от времени заглядывала в котел, присвечивая лучиной. Там аппетитно булькали толстые ломти жировой прослойки холки, нарезанные кусками кишки и — работа для зубов! — ребра кобылы.
В юрте тепло, уютно. Вкусный обильный ужин ожидает хозяев. Хорошая здесь, видать, жизнь, если всегда так. Если бы всегда… Это — как туман над рекой или первый снежок в горах. Туман рассеется, а снежок растает при первых же лучах солнца.
Вокруг огня — табунщики, батраки Мангыра чейзена, безусые парни, вымахавшие за лето, как метелки проса. Старший над ними — Когел. Он недавно женился. Ловкий, сильный. Как говорится, в самом соку. Это его жена хлопочет у варева.
Чейзен барыкских кыргысов Мангыр не дурак, чтобы брать в работники кого попало. Он во всем ищет для себя выгоду, каждый рот считает и лишних нахлебников при своих табунах, стадах и отарах держать не станет. Так что батрачит на него молодежь, холостяки. Когел — исключение.
Собака, не сводившая глаз с хозяйки, присматривающей за котлом, вдруг выбежала из юрты и громко залаяла. Все примолкли. В наступившей тишине отчетливо слышались далекая песня и топот копыт.
— Куда казан девать? — встревожилась жена Когела.
— Может, вынести? — вскочил один из табунщиков.
— Не чужой,— успокоил Когел.— Собака без злобы лает.
— Чужой бы не пел, подъезжая к незнакомой юрте,— не очень уверенно произнес тот же парень, что минуту назад готов был тащить с огня котел с кипящим супом.
— Эх вы! — пристыдил своих помощников Когел.— Это же Хойлаар-оол. Его голос.
— Хойлаар-оол должен со стороны степи ехать,— не согласился с ним молодой табунщик,— а этот спустился с гор. И поет громко…
— Значит, доволен чем-то. Ладно! Нечего бояться.— Когел набил табаком короткую трубку.— Пусть в юрту? заходит. Человек с мороза, проголодался. И его накормим.
Песня приближалась. Теперь уже все узнали по голосу своего товарища, такого же батрака.
Два дня назад к табунщикам приезжал посыльный чейзена. Придирчиво осмотрел коней, убедился, что все в порядке, все в сохранности. Перед отъездом именем хозяина распорядился:
— Заколите на мясо стригунка.
Табунщики, понятное дело, обрадовались, хотя радоваться, если разобраться, было нечему. Мясо жеребенка-стригунка для такой оравы молодых парней все равно что два его глаза для стаи ворон.
Парни однако привыкли к любимому присловью Когела: «Продолжение мяса — тоже мясо». Потому и развеселило их милостивое разрешение посыльного чейзена.
Когел же воспринял распоряжение равнодушно. Не было на его лице ни радости, ни печали. Сидел да посасывал трубочку.
На другой день приказал:
— Пригоните косяк, где вожаком черный жеребец. Поймайте самого жирного стригунка и заколите.
Не прибавив и слова, он уехал. И его больше никто ни о чем не спросил. Раз Когел молчит,— значит, так и надо. Вернулся он ночью, ведя за собой кобылу, нагулявшую добрый жирок.
— Шевелись, ребята!
И опять — ни слова больше.
Стригуна к тому времени уже прирезали. Кобылу тоже закололи. Мясо смешали. Вот теперь было что поесть!
Ели до отвала. Пока котел не опростали. Только после этого стали расходиться. Четверо парней, и Хойлаар-оол с ними, накололи дров, разожгли огонь в пустовавшей юрте. Двое отправились к табунам. Тяжкое это дело — караулить зимней ночью табун. На белом снегу не разоспишься — вот и жди рассвета верхом на коне. А он так долго не наступает, рассвет…
В юрте холостяков стало тепло. У парней после плотной еды языки развязались.
— Куда это ты в горы ездил, Хойлаар-оол?
— Да так… В одну юрту от скуки в Берт-Даге заглянул.
— Не к дочери ли той юрты сватался?
– Да что вы, ребята! Она старше меня,— поспешил оправдаться Хойлаар-оол. Парни засмеялись.
Смотрите-ка, он уже разбирается: младше или старше! А как не разобраться, если в юрту вошел.
— Красивая?
— Ничего.
— Ну, если красивая, то год или два разницы — чепуха.
— Да бросьте вы! Чем я ее кормить буду? А ребятишки пойдут…
Этот довод все признали убедительным.
— Четвертый год здесь работаю,— заговорил старший из парней.— Отец так сказал: «Сколько можно мужчине пешком ходить. Пристройся к Когелу, попаси табуны. Может, Мангыр чейзен пожалует тебе жеребенка». Два года за стригуна батрачил. Волки, окаянные, кобылу задрали…
— А я круглый сирота,— вздохнул другой.— Что пожалует чейзен, тому и рад. А ничего не даст — все равно уйти некуда.
— Мне бы научиться удали табунщиков,— сказал третий.— Стать таким, как наш Когел… Откуда, интересно, он Кобылу пригнал?
— Наверно, в Элегест или Межегей ездил.
— Ну да! Он же сразу вернулся. Где-то за Улуг-Хемом, наверно, был.
— Вот это кайгал[1],— восхитился тот, что с завистью говорил о старшем табунщике.— Везде у него друзья и знакомые. Мне бы так…
Хойлаар-оол в разговор не вступал. Молчаливый по натуре, он совсем недавно попал в эту компанию — старший брат Саванды уговорил его пойти на выучку к Когелу. Хойлаар-оол поначалу не соглашался, но отец и брат дали понять, что пора ему привыкать к серьезному делу, семье помогать. Саванды и с Когелом договорился, так что хозяина — чейзена — упрашивать не пришлось. Старший табунщик сам все уладил.
— Давайте спать, ребята. Поздно уже.
Постели парням не стелить. Разлеглись вокруг огня. Кроме войлочных да кожаных подстилок, в юрте ничего нет. Под себя чепраки, под головы — седла, на себя — шубы. Вот и вся постель. Тот, кому завтра отдыхать, дежурит, дрова в очаг подбрасывает.
Когел коней не пасет. Ни днем ни ночью. Он делает то, что считает нужным. Жена его еду на всех готовит, а сам Когел то возле юрт чем-то занимается, то уезжает куда-то. Парни на него не в обиде. Они считают, что старший табунщик поважнее Мангыра чейзена. Если дожидаться, пока им что-нибудь перепадет из жадных рук правителя, ноги протянешь. А Когел заботится о них, кормит, учит. Парни почитают его, как своих родителей, хотя Когел почти одного ними возраста, чуть-чуть постарше, и стараются во всем подражать ему.
С давних пор самые интересные новости принято было узнавать в юртах табунщиков. Там рождались были и небылицы, легенды и сказки. Только и слышалось: «так говорили табунщики», «сам слышал от табунщиков», «надо узнать у табунщиков», «наверно, табунщики видели, спроси у них»…
Все дело в копытах лихого скакуна. Простые смертные топчутся всю жизнь вокруг аала, а табунщики где только не бывают. Крепкие у них связи даже с дальними местами. Усядется табунщик у себя в юрте, примется рассказывать — о простых ли вещах, о диковинных ли,— всем, кто слушает, остается только на ус мотать да завидовать.
…А парней в холостяцкой юрте сон все не брал.
— Говорят, сказочника Аргууна богач Кержек прогнал из своей юрты.
— За что глухого старика прогнал?
— Аргуун должен был всю зиму сказки рассказывать. Кержек за это коня обещал. Весна наступила, старик напомнил: «Пожалуйте мне обещанного коня, господин». А богач; ему: «Глупец! Неужели, ты думаешь, конь стоит твоих сказок?! Ты всю зиму мой суп хлебал, старый черт. Я тебя кормил, голодного, в тепле держал. Будешь еще зиму сказки рассказывать, тогда и коня получишь». Аргуун ушел, ничего не сказал. Осенью вернулся. Опять всю зиму у Кержека прожил. Уже не надеялся, что коня получит,— богач всегда вывернется! Взял да напоследок рассказал сказку про Караты-хана с жадной женой и пестрого коня. Кержек догадался, что это про него самого…
Табунщик, которому выпало дежурить, вылез из-по шубы и со смехом подбросил в очаг дрова.
— У Кержека тоже пестрый конь есть!
Хойлаар-оол лежал и думал: хорошие парни — табунщики. Веселые, дружные и все про всех знают. Интересно с ними. Об одном только не задумывался: почему они больше про богатых говорят…
