Глава девятая

Пятнадцатого дня пятого месяца года Мыши к юрте Сульдема прискакал самолично Мангыр чейзен.
— Война! Пусть твой Буян собирается.
Вечерело. Сульдем с Соскаром и Хойлаар-оолом неза­долго перед тем вернулся с поля. Не сразу разобравшись, о чем это прокричал чейзен, он собрался было выйти навстре­чу ему, но не дошел и до порога, когда услышал удаляющийся топот копыт.
Произошло что-то исключительное — это было ясно: по пустякам сам правитель не стал бы разъезжать по аалам бед­няков. Мало ли у него людей, кого можно послать, чтобы из­вестить аратов о новом цалоге или какой-нибудь повин­ности. А тут собственной персоной изволил.
Только-только оправились от судилища в Шагонаре. Хоть и сорвали кайгалы чыыш, но у парней еще не зажили крово­подтеки от пыток. Говорили, что теперь жизнь аратов поте­чет по нормальному руслу. И вот — опять тревога.
Глаза Кежикмы едва успели просохнуть после расправы над Саванды и Буяном, и снова какая-то опасность угрожала ее младшему сыну.
– Что я такое сделала,— причитала она,— чем провини­лась, что и болезни, и смерть, и всякие беды проходят через мою юрту…
Сульдем направился к Хореку бошке, юрта которого стояла выше его аала. Бошка объяснит, что к чему. У со­седа был такой же переполох: иего не миновал Мангыр чей­зен, и ему, не останавливая коня, велел собираться на войну. Ничего толком не узнав, Сульдем пошел к Онзулаку. Гнев на этого парня у него давно остыл. А парень он, как убедился старик, что надо. И глаз у него зоркий, и рука твердая, и — главное — душа добрая.
Не одному Сульдему пришло в голову наведаться в этот день к удалому кайгалу. Собралось у него много народу. Онзулак что-то рассказывал, люди слушали, задавали вопросы. Сульдем поначалу ничего не понял, уловил только, что речь идет о Кобдо. В последнее время о Кобдо толкова­ли повсюду в Танну-Туве.
— Монгольские араты попросили, чтобы мы помогли им выгнать китайцев из Кобдо,— сказал Онзулак.
— Помогать надо,— согласился Сульдем.— Скот скоту пара, арат арату товарищ. А далеко это Кобдо?
— Далеко.
— М-даа… Чейзен сказал, чтобы Буян на эту войну соби­рался.
— Я слышал. Могут отправить.
— Хорек бошка тоже едет.
— И это я предполагал.
— Почему же, дунмам?
Онзулак хотел было поделиться своими соображениями, что чейзен стремится избавиться от тех, кто участвовал в налете на Чаа-Холь и кого не сумели засудить, но пере­думал. Странно было, однако, что из всех чейзен намерен спровадить только бошку да Буяна. Видно, на то были у Ман­гыра какие-то свои причины.
— А что бы ты сделал, дунмам, если бы тебе велели ехать на войну? — спросил Сульдем.
— Поехал бы.
— Почему?
– Потому что просят монгольские араты.
– Правильно ты рассуждаешь. Вот так бы и объяснили людям… А то прискакал, проорал «Война!», и думай что хочешь.
Дня через три разговоры о войне поутихли было, но тут же вспыхнули с новой силой. Пошли разные слухи. Одни го­ворили, что всех, кого будут отправлять, полностью снаря­дят баи, другие — что сами баи воевать не поедут. Им про войну услышать только — языки побелеют от страха. Зато каждый бай, чтобы самому не ехать, может снарядить пяте­рых аратов.
Разные ходили слухи.
На сборы дали десять дней.
На седьмой или восьмой день это было,— Сульдем споза­ранку достал из аптара свой зеленый тон, который не наде­вал много лет, и попросил Саванды, чтобы тот оседлал ему Мухортого. Уж что-что, а сбруя у Саванды всегда в порядке. И колечки на узде, и седло железом окантовано, блестит, словно серебро. Сел на коня Сульдем и погнал его иноходью вниз по Барыку.
В долине уже зазеленели тальники. Карагана выбросила желтые цветы. Птицы засвиристели на разные голоса. От такой благодати и на душе весело, и глазам есть на что поди­виться, и черные мысли отлетают прочь.
Ехал Сульдем, нигде не останавливаясь, пока не до брался до аала Мангыра чейзена у подножия священной горы Бай-Даг. Привязал Мухортого рядом с конем правителя, и тот недовольно зафыркал, будто и ему, словно самому чейзену, не пристало стоять рядом с лошаденкой бедняка.
«Не на диком же звере я приехал»,— подумал Сульдем покосившись на спесивого коня Мангыра, и вошел в юрту.
Никого посторонних у чейзена не было. Сам он, расслабившись, отдыхал. Жена его равнодушно взглянула на острые носки идиков супруга, сунула руки в широкие рукав шелкового тона и молча вышла.
На приветствие Сульдема чейзен едва заметно, однако милостиво кивнул. Должно быть, решил оказать честь человеку, сын которого должен на войну идти. Обычно правитель не обременял себя ответами на приветствия простых людей, это было для него слишком тягостно.
Сульдем стоял молча, переминаясь с ноги на ногу и н зная, с чего начать.
К счастью, Мангыр чейзен сам спросил:
— По какому делу прибыли?
Сульдем еще больше смутился, услышав, что правител обращается к нему на «вы».
– Посоветоваться к вам пришел, господин мой,— про­нес он, с трудом подбирая нужные слова, и, чтобы хоть как-то подавить робость и унять волнение, вынул из-за пазухи мешочек с табаком.
Взгляд чейзена остановился на кисете. Сульдем почув­ствовал, что у него дрожат руки. Он пошарил за голенищем и не обнаружил трубки,— должно быть, забыл дома. Стран­ное дело,— как раз это его и успокоило.
– Видно, в аале оставил,— вздохнул он и поскорее убрал злополучный кисет. — Сын мой, Буян, должен на войну ехать. В Кобдо. Я вместо него поеду.
— Почему? — глаза чейзена сверкнули, будто стеклян­ные.
— Мой Буян, как ваш Чудурукпай, еще ребенок, госпо­дин. Лучше будет…
— Ваш Буян лавки добрых людей грабил,— оборвал его чейзен.— Пусть едет. Я его в хорошее место отправлю.
— Мы, подданные, всегда пользуемся добротой вашей, господин мой,— не отступал Сульдем.— Пусть я, старый человек, умру, а сын продолжит мой род… Я, господин мой, по части стрельбы никому из молодых не уступлю. Вы сами видеть изволили…
— Где? — рявкнул чейзен.
Сульдем вздрогнул.
— Хотел сказать, что я неплохой охотник,— поспешил он поправиться, однако чейзен, видимо, вспомнил, как забрал убитую Сульдемом косулю.
— Так и надо говорить! Как ты можешь сравнивать зверя с человеком? — перешел он на привычное «ты».— Воевать — не охотничать.
— Вот я и изъявляю желание, господин мой, ехать на войну.
— Буян поедет.
— Я слышал, господин мой, что дело это добровольное. Зачем тогда приказывать?
— Если не приказывать, никого не пошлешь. Кто уми­рать захочет?
Сульдем ухватился за неожиданно пришедшую мысль:
– Раз, господин мой, монгольские араты просят, то и мы, тувинские араты, согласны помочь. Я поеду.
Если бы чейзен, подобно собаке, был покрыт шерстью, она поднялась бы у него на загривке дыбом.
– Какие араты? — заорал он.— Ты что, спятил? Монгольский Джалханза геген просил помощи у правителя всей Танну—Тувы нойона Комбу-Доржу!
— Значит, я напрасно за советом пришел, господин мой?
— За каким советом?
— Как человек, знающий толк в оружии…
— Что ты можешь, старый дурак? Кому ты нужен? Поедет твой сын, я сказал.
— Это ваш совет, господин мой?
— И совет! И приказ!
Сульдему оставалось только поклониться и выйти.
— Будь добрым в пути,— наказывал он Буяну, собирая его в дальнюю дорогу.— Сном своим людей не порадуешь. ленью не позабавишь. Не будь одиноким, с друзьями будь. Не гоняйся за грабежом, гоняйся за грабителями…
Сборы неожиданно прервались: в аал Сульдема пожало вали самые почтенные старики во главе с седобородым Бодарадыром.
— Собрались мы, семь старцев,— заговорил Бодарадыр,— пошли к чейзену. Буян, сказали, молод, несмышлен. За легкомыслие свое сурово наказан. Еле уговорили его. Н войну ты поедешь, Сульдем. Сын твой дома останется.
Теперь уже Сульдему пришлось выслушивать поучения и наставления старших:
— Будь осторожен в пути. У тебя много детей, много родных и друзей. Вернешься в Барык и увидишь еще наши седые головы. Это время уступит место новому времени.
В сущности, не все ли равно было Мангыру чейзену, Буян отправится с «добровольцами» или его отец. Неуступчивост его объяснялась тем; что правитель спал и видел, что наконец-то избавится от Хорека бошки, но опасался, как бы и тот не вздумал предложить взамен себя кого-нибудь другого. Впрочем, такую замену чейзен ни за что бы не разрешил. Он всех богов молил, только бы Хорек с войны не вернулся. И Буяна хотелось ему спровадить — как-никак свидетель. Но, рассудив здраво, не посчитал он опасным для себя мальчишку. А коли охота его отцу шею себе свернуть, пусть!
Стал Сульдем собираться в путь-дорогу. Перед самы отъездом позвал четырех сыновей, наказал:
— Держитесь вместе.
Ничего больше не добавил. Погладил всем головы — сыновьям, двум невесткам, детям Саванды, Адаске.
Для Кежикмы, состарившейся вместе с ним, другие слова приберег:
— Жизнь не жалела нас. За все это бог, может, помилует когда-нибудь… На войну идти — не на охоту. На охоте только зверь гибнет, на войне могут и тебя убить, и врага твоего, и обоих… Горе и трудности ты мне помогала одоле­вать. И вот оставляю тебя. Такая у мужчин судьба, мать моих детей… Четверых сыновей мы с тобой вырастили. Они тебе крыльями и плавниками будут. Не печалься, береги себя. И за сыновьями следи: без головы и скот до пастби­ща не дойдет…
Не сдержался Сульдем. Упали из глаз его слезы на уста­лые, натруженные руки Кежикмы. Нет ничего печальнее, чем видеть плачущего мужчину…
— Дочку нашу береги! — оправился от минутной слабос­ти и подхватил на руки улыбающуюся Адаску, прижал к груди.
Он уже вставил ногу в стремя, когда Кежикма нашла прощальные слова:
— Ты не пропадешь: вон у тебя детей сколько. Вернешься.